Адам Черняков, подавленный необходимостью предпринимать очередные репрессивные меры по приказу немцев, был рад, когда мог написать в дневнике о том, что хорошего ему удалось сделать для других, особенно для детей. Седьмого июня он записал:

В 9.30 – открытие садика на Гжибовской, 21. Играл оркестр под управлением Каташека, пели больные, дети из школ Совета исполняли танцы и упражнения. Этот садик дети передали детям. <…> Я выступал два раза. Церемония произвела большое впечатление на собравшихся{444}.

«Газета жидовска» в свойственном ей панегирическом тоне превратила это событие в фальшивую идиллическую картинку. Маленький сад, который устроили на развалинах дома немецкие евреи, переселенцы из рейха, – это «чудесный уголок: маленькие холмы, долины, дорожки, укромные поляны, клумбочки, деревья и террасы. <…> Дети показывают ритмико-гимнастические номера, размахивают обручами и флажками, танцевальным шагом идут маленькие садовники в зеленых венках. Больше всего аплодисментов вызвали реалистичные Уленшпигели, исполнившие танец чистильщиков сапог. <…> Прозвучали мотивы из «Белоснежки», и вот уже шагает вперед длинная колонна детей. Личики сияют. Глазки искрятся радостью. В детском королевстве предусмотрено все. В случае дождя дети спрячутся под крышей сарая. Полдник для них приготовят на кухне. <…> Под освежающими душами, у волейбольной сетки и баскетбольной корзины, на карусели и качели дети трижды в неделю будут набираться румянца, глубоко вдыхать свежий воздух»{445}.

У Чернякова можно найти другую картину:

Я посоветовал привести детей из камеры заключения, организованной в участке Службы порядка, в сад. Это живые скелеты, которых набирают из уличных попрошаек. Часть из них приходила ко мне в Общину. Они разговаривали со мной, как взрослые – восьмилетние граждане. Стыдно сказать: я уже давно так не плакал. Дал им по плитке шоколада. Кроме того, все получили суп. Будь прокляты те из нас, что сами едят и пьют, а об этих детях забывают{446}.

26 июня 1942 года, в пятницу, Эммануэль Рингельблюм писал:

<Этот день> для Онег Шабат[50] – день великих событий. Сегодня утром английское радио передавало новости для польских евреев. Рассказали обо всем, о чем мы хорошо знаем: Слоним и Вильно, Львов и Хелмно и т.д. В течение долгих месяцев мы волновались, что мир глух и нем к нашей трагедии, не имеющей себе равных в истории. Мы возмущались польской общественностью, посредниками, которые поддерживают связь с польским правительством, – из-за того, что они не передают <сведений> об избиении польских евреев, что мир об этом не знает. Мы обвиняли польских посредников в том, что они сознательно замалчивают нашу трагедию, чтобы она не затмила их собственную трагедию. Все наши вмешательства, очевидно, в конце концов достигли цели <…>{447}.