— Я думаю, что нам, европейцам, нельзя даже ставить таких вопросов, потому что мы в Европе делали то же самое всего лишь несколько веков назад. Это все очень похоже. Значит, на пути развития приходит такой момент. Но я для ислама на данный момент не вижу будущего, потому что без разума развитие религии невозможно, невозможно быть весь день инженером-ядерщиком, а вечером остаться на уровне раннего средневековья. Человек — интегральный, и он не может быть так разделен. Христианство не исключает возможности веры человека, который высоко цивилизован. В исламе это оказывается очень трудным на сегодняшний день, так что там должны произойти какие-то изменения. Для меня терроризм — это всегда выражение безнадежности. Это отчаяние. Если нет будущего, значит, убиваем всех. Думаю, что это их проблема, я в этом не могу разобраться, потому что самые для меня близкие развитые течения в исламе — то, что идет от Руми[139], выдающегося персидского поэта-суфия, от Персии. Это самое близкое — исламский мистицизм. Но он тоже в меньшинстве, он тоже иногда преследуется в исламском мире. Разные формы суфизма. Их преследуют — значит, они неудобны всем, значит, глубина всем неудобна.

— И почему же они все-таки пустили «неверных» к себе в качестве союзников?

— А разве христиане не то же самое делали, когда с помощью турок убивали других христиан? Так было.

— Но это было не в XXI веке.

— А они живут не совсем в нашем веке. Ислам не в нашем веке, мне так кажется.

— Вот вы и ответили на вопрос, почему появился ИГИЛ. Потому что Исламское Государство — это шаг в XV–XVI век.

— Мне кажется, что это не современно, поэтому это неудача.

— Что дальше? Правильно ли я понимаю, что для Европы Сирия — это возможность или невозможность предотвратить поток беженцев? Продолжение войны — это продолжение потока людей с востока?