– В каком смысле, где? В Италии, конечно, где Канчели.

Боюсь сказать, но после этих слов я впадаю в состояние, следующее за расслабленностью, – это прострация. Да, пожалуй, прострация. Какой Канчели? Композитор, что ли? При чём здесь Канчели? Разве мы к нему едем? Да и с какой стати?

Вижу, супруга Ирма не на шутку встревожилась, наблюдая неустойчивую мимику моего изменяющегося в реальное время лица. Она разговора не слышит, во всяком случае, с другой стороны, но уже явно подозревает неладное.

Да и вообще, если, несмотря на очевидную несуразицу всего разговора, попытаться продолжить его смысловую линию, то выйдет, что, насколько нам известно, композитор Гия Канчели отродясь в Италии не жил. Ну в крайнем случае, в Антверпене. Но это далеко.

Я всё ещё на телефоне с Алёшей, но при этом пытаюсь мысленно найти объяснительную подоплёку происходящему. Пусть сюрреализм, с кем не бывает.

Канчели, думаю, Канчели – мысль работает в каком-то ускоренном режиме – я уже чувствую себя виноватым перед Алёшей – неловко, что не могу достойно поддержать предложенный им разговор. Вот приходят в голову всякие глупости типа, да, маэстро Канчели написал произведение – если угодно, реквием – под названием «Стикс», но всё-таки мы в «Кузьминках», какой «Стикс» и при чём здесь всё остальное? Словом, полная и обескураживающая булгаковщина.

– Алёша, а ты знаешь, ты меня извини, но мы с Ирмой стоим возле метро «Кузьминки» в Москве…

Теперь очередь Букалова испытать некоторое замешательство, материализовавшееся в односекундную паузу на телефоне, после чего слышу коротко и доходчиво:

– А! Ну тогда в другой раз.

Больше я Алёшиного голоса не слышал, но в ту же секунду на телефоне – ну вроде известной Геллы – образовалась Галя, которая произнесла несколько дружеских приветственных фраз, совершенно не продолжая состоявшегося только что разговора. Да, Галочка, говорим, вроде отвечая на её вопрос, у нас всё в порядке. Вот, хорошо бы повидаться. Давно не калякали вместе. Давайте при случае. Да, конечно, и собралась столь же дружески, как говорится, взять шляпу и откланяться. И здесь в мою (не будем забывать – спящую) голову приходит хитрая, как мне представляется, мысль. Попробую в этой ненормальной шахматной партии сделать ход конём и, может быть, объявить, правда, неизвестно кому, шах. Возможно, этот самый шах или, если угодно, шаг позволит избежать бесповоротного мата на этот раз себе самому в деле осознания происходящего.

– А скажи, Галя, какое сегодня число? Нам тут надо кое-что прояснить, а мы толком не можем вспомнить дату.