Хотя паника, конечно, прекратилась далеко не сразу. Несколько дней люди ходили по городу “как потерянные”. В очередях за хлебом, за маслом, за керосином пересказывали слухи о поражениях Красной армии. Под стать всеобщему смятению была и погода. Снег сменялся дождем: “Москва живет в бреду”1082, – констатирует Мур. И все-таки в городе постепенно восстанавливали, как тогда выражались, “железный порядок и революционную дисциплину”.
На улицах снова появились милиционеры, которые во время паники или вовсе исчезли, или ни во что не вмешивались. Патрули останавливали подозрительных граждан, проверяли документы: паспорт, военный билет, партбилет или комсомольский билет. Не дезертир ли? Не диверсант? Спрашивали, куда и с какой целью направляется прохожий. В темное время освещали задержанного с ног до головы карманным фонариком.
Начали ловить и сажать мародеров, что пытались нажиться на панике. Так, 17 октября охранники Измайловского отдельного лагерного пункта Фомичев и Мосенков вскрыли железный ящик с кассой лагпункта, где было 65 000 рублей и оружие. Оружие и деньги поделили. Накупили себе дорогой кожаной одежды: пальто, сапоги, куртки. И даже кожаные брюки. Часть денег отдали родственникам, часть проели и пропили с любовницами. Обоих поймали уже в начале ноября, арестовали и приговорили к расстрелу.1083
Порядок восстановили так расторопно, что у людей возникла потребность как-то объяснить недавний паралич власти. И его объяснили внезапным параличом у самого Сталина: “Говорят, что как раз в этот день у Сталина было внутреннее кровоизлияние. Через два дня, когда он выздоровел, он восстановил порядок в столице, заменил военных начальников другими в самой Москве и на Западном фронте”.1084 Так думал даже Мур.
Москву готовили к обороне. Создавали три оборонительных рубежа: первый – на окружной железной дороге, второй – по Садовому кольцу, третий – по Бульварному кольцу и Москве-реке. 19 октября Сталин объявил Москву на осадном положении. У Мура были на этот счет свои ассоциации: “осадное положение! Осадное положение… Мы сразу воображаем крепости, рыцарей, турниры и битвы… Ах! действительность от этого весьма далека…”1085
Его настроение было очень далеким от решимости патриота, который живет в осажденном городе и готовится дать отпор врагу. Мур прилагал все усилия к тому, чтобы избежать всяческих мобилизаций. Уклоняться от них он начал еще летом, в Чистополе. “В сущности, это рекорд: ни разу за всё лето я не работал на земле. Тогда как 99 % учащейся молодежи вывихнули себе руки и поломали рёбра на жатве и на других шуточках того же типа”1086, – писал он, явно довольный. Только что руки не потирал. Но в Москве могли мобилизовать уже не на жатву, а на рытье окопов или призвать под ружье. “Я тороплюсь писать, так как жду на сегодня общую мобилизацию всех мужчин, способных носить оружие, чтобы защищать город”, – записал Мур 17 октября 1941 года. Мобилизации он очень боялся и был “серьезно намерен не давать себя захомутать”.