Известный скульптор, некто Бродский, показывал мне вылепленный им бюст одного аргентинского генерала, умершего в 1918 году, обессмертившего себя лаконической телеграммой. Подвиг его заключался в следующем. Губернатор одного штата не подчинился какому-то распоряжению конгресса; потребовалась интервенция центральной власти. В штат был послан упомянутый генерал с поручением урезонить строптивого сатрапа. Приехав в столицу штата, этот генерал отправился прямиком к губернатору и, войдя в его кабинет, не говоря дурного слова, застрелил его, после чего послал конгрессу телеграмму: «intervine» (прошедшее время от глагола interviner – произвести интервенцию).

Верхние слои общества, интеллигенция страны, внешним лоском своим старается походить на таковую Старого Света, но у нее недостает самого главного – традиций. Даже самые верхи – магнаты, владельцы необозримых земельных угодий и бесчисленных стад, в третьем, а то и во втором поколении происходят от простых гаучо (южноамериканский ковбой) или бывших соратников Росаса и его противников, и немалый процент индейской крови течет в их жилах. Несмотря на наличие университетов и высших технических заведений, невежество удивительное.

Вот пример.

В бытность мою в Буэнос-Айресе возник очередной слух, что в безлюдных болотах Патагонии местные охотники обнаружили какое-то животное неведомой породы. Кстати сказать, Аргентина богата ископаемыми останками допотопных чудовищ. Музей в Ла-Плате – богатая коллекция весьма сохранившихся костяков вымерших видов. Это, может быть, и создает почву для сенсационных слухов. Но дело в том, что само правительство заинтересовалось этим, и, невзирая на всю невероятность полученных сведений, командировало экспедицию для проверки их, которая, конечно, выяснила всю вздорность слухов. Но в то же время аргентинцы серьезно почитают себя передовым народом и культуртрегерами Южной Америки. Буэнос-Айрес называют вторым Нью-Йорком. Несмотря на нестерпимую жару в летнее время, никогда не позволяют себе надевать белой одежды, дабы не походить на колонию какой-либо метрополии.

Около года работал я у консула, стараясь приносить ему посильную пользу за ту помощь которую оказал он мне в моем безвыходном положении, но, откровенно говоря, работа эта несколько тяготила меня. Отношение консула ко мне не оставляло желать ничего лучшего, ни одного раза даже малейшим намеком не дал он мне понять мое подчиненное положение, напротив, даже стеснял меня своей предупредительностью и деликатностью; но самое функционирование консульства без законного правительства представлялось мне сомнительным. Консульские сборы шли на содержание консульства и, в частности, на мое собственное. Документы, выдаваемые консульством по произвольной таксе и иногда без твердых оснований, по словесному опросу просителей, представлялись мне не вполне законными. Правда, что другого выхода не было, и нельзя было отказывать русским эмигрантам в снабжении их личными документами, которые у них требовали местные власти, но я, выросший в рутине законности, трудно мирился с этим и все время присматривал себе какую-либо личную работу.