– Хотят обдирать кору с моего леса, а ты не содрал с них кожи. Клеопатра, Клеопатра (обращаясь к жене своей), нашлись люди, осмеливавшиеся предлагать мне покупку моего леса для обдирания с него коры, а этот мошенник не содрал с них живых кожи.

Я объяснил Клейнмихелю, что полезно продавать на срубку старый лес, что этим способом можно было бы получить доход с его бездоходного имения. Он отвечал:

– Нет, мои дети не скажут, чтобы я что-либо продал из имения, которое они после меня наследуют.

Казарменное неприличие в его обращении доходило до невероятия. {Случилось ему во время одной из прогулок что-то показывать своей жене, которая было близорука и позабыла, кто у нее взял лорнет; когда я его подал графине, он спросил меня, где я нашел лорнет; я отвечал, что у одной из его дочерей, на что он сказал:

– Ах, они стервы какие.

В то время они были маленькие, скромные девочки, и он их любил. Подобных рассказов я мог бы привести множество; ограничусь следующим. Все семейство Клейнмихеля и его гости сидели в гостиной; на одном из столов играли в карты; в числе играющих был Гулевич, который, призадумавшись о том, с какой выйти карты, посмотрел на потолок. Клейнмихель, несмотря на то, что рядом с ним сидели с одной стороны обе его старшие дочери и жена Серебрякова, а с другой его жена и жена Гулевича, и что в комнате были еще другие дамы, обратился к Гулевичу со следующими словами:

– Что ты выпучил глаза в дыру в заднице (на потолке был написан голый купидон); там ничего не написано}. Разные нецензурные выражения, на которые Клейнмихель был большой мастер, раздавались очень часто при его детях. Это, а равно и вообще обращение Клейнмихеля с лицами, ниже его поставленными, весьма дурно действовало на его сыновей, которые старались во многом ему подражать, и это до такой степени, что я находил для себя обязательным предупредить их мать. Она понимала это, благодарила за внимание, но не могла ничем помочь. Обе старшие дочери, Елизавета{424}, впоследствии баронесса Пиллер, и Александра{425}, впоследствии баронесса Козен, вполне от нее зависевшие, были очень милы и скромны; характер старшей был мягче, но мне более нравилась младшая. Клейнмихель же не обращал внимания на воспитание своих детей; он учил их драться еще на руках кормилиц, а как только они начинали произносить слова, то и ругаться. При разрывании порохом камней в русле порожистой части Днепра, вылетали разные весьма древние монеты, инструменты и другие предметы; некоторые из них я хотел передать Клейнмихелю. В с. Дмитриевском, по причине его болезни, я не мог этого сделать. В Почепе же я принес все эти вещи в большой дом и, оставив их в передней, взошел в залу, где, найдя Клейнмихеля, начал было ему говорить о предметах, привезенных мною с порогов, но он, не любя, чтобы ему доказывали словесно о чем-либо касающемся до технической части и, вероятно, вообразив, что мой разговор относится до этой части, не дослушав меня, подойдя к бывшему в той же зале на руках кормилицы своему младшему сыну{426} (впоследствии нашему младшему военному агенту в Париже, там умершему), сказал ему: