Каждое воскресенье в нашей русской церкви я видал жену австрийского посла{634} при лондонском дворе, графиню Апони{635}, урожденную княжну Трубецкую. Она очень усердно молилась и часто становилась на колена. Зайдя раз, за несколько дней перед отъездом из Лондона, к нашему священнику Попову, я узнал, что он очень огорчен письмом, полученным от графини Апони, в котором она уведомляет его, что перешла в римское католичество, и излагает причины, побудившие ее к переходу. Попов отвечал ей весьма умно; прочитал мне свой ответ и просил, чтобы я никому не сообщал об этой переписке. Несмотря на его настоятельную просьбу встретить с ним в Лондоне Светлое Христово Воскресение, я, по заключении 20-го марта (1-го апреля н. ст.) договора с домом «Джемса Уатта и Ко» на поставку машин для Московского водопровода, выехал в тот же день в Париж вместе с Блеком.
Переезд в ночное время через Ламанский пролив был очень неприятен; {по выходе} на пристань в Кале, какой-то толстый французский чиновник осматривал паспорта проезжающих, которые должны быть визированы во французском посольстве в Лондоне. Осмотр производился особенно строго после {вышеупомянутого} покушения Орсини, и чиновник исполнял свою обязанность с особенным педантством, выкликая пассажиров по фамилиям и жестоко коверкая последние, причем часто произносил слово «une», т. е. едет ли пассажир один, или при нем есть еще кто-нибудь. В 1860 г. я два раза видел того же чиновника в Кале, с тем же педантством исполняющего свою обязанность. При поездке моей в этом году из Лондона в Париж, наш посланник (впоследствии посол) при английском дворе барон Бруннов{636} просил меня отвезти бумаги к бывшему нашему послу при французском дворе, графу Павлу Дмитриевичу Киселеву, причем снабдил меня особым курьерским паспортом, не требовавшим визирования во французском посольстве. Выше упомянутый чиновник, выкликнув меня по фамилии, сказал:
– Vous ne passerez pas.
На что я отвечал:
– Je passerai.
Он повторил:
– Moi, je vous dis que vous ne passerez pas; votre passeport nest pas visé.
Я снова отвечал:
– Je passerai; regardez bien le passeport[143].
Тогда он увидал, что паспорт выдан в Лондоне русским посольством, и знаком руки пригласил идти в ту комнату, в которую впускались пассажиры с паспортами, признанными при осмотре правильными. Вскоре пос ле этого был отменен осмотр паспортов при въезде во Францию, и я часто думал о том, что же теперь делает этот толстенький чиновник, который, кажется, ни к чему не был способен, кроме осмотра паспортов.
Известно, что в Англии по воскресеньям прекращаются все деловые занятия, и банки заперты. Но в остальные дни не прерывается кипучая деятельность, так как почти нет праздничных дней. В числе последних пятница и суббота Страстной недели и понедельник Светлой недели; многие богатые англичане на эти дни уезжают для развлечения в Париж. В 1858 г. Светлый праздник совпадал по юлианскому и григорианскому календарям. В Кале Блек познакомил меня с ехавшими с нами в одном поезде известным банкиром Берингом{637} и каким-то другим лондонским тузом-капиталистом. Они предложили мне сесть с ними в одно отделение вагона, в котором было восемь мест, и заплатить кондуктору поезда пять франков с тем, чтобы он никого не впускал более в наше отделение вагона. На станции перед Парижем мы сделали складчину по 1 1/4 франка и вручили обещанные 5 франков кондуктору. В Париже я остановился в Hôtel de Bade, Rue Helder. Эта гостиница выходит и на Итальянский бульвар. Немедля я посетил бывшего священника нашей церкви в Париже, Иосифа Васильевича Васильева{638}, впоследствии председателя учебного комитета при Святейшем Синоде. Сестра моя А. И. Викулина и ее дочери, во время своего долгого пребывания в Париже, очень сошлись с ним и его семейством. Я хотел от о. Васильева узнать о том, кто из русских моих знакомых находится в Париже, и о месте их жительства. Васильев, указав мне на многих, над некоторыми сильно подсмеивался, несмотря на то, что я был у него в Страстную пятницу; вообще он показался мне довольно легкомысленным. Сравнение его с нашим священником в Лондоне, конечно, было не в его пользу. Он со мною долго беседовал, неоднократно говоря, что его ждут исповедники в церкви, а между тем, хотя я с ним несколько раз прощался, он не отпускал меня. Впрочем, Васильев человек очень умный и был очень пригоден для русского общества в Париже и для отношений нашей церкви ко второй Империи. Не помню, в этот ли приезд в Париж или в 1860 г. я видел у Васильева ученого православного священника Владимира Гете{639}, бывшего католическим аббатом.