Чапрашников высказал полное удовлетворение по поводу моих слов. Он спросил, между прочим, что, в случае если бы Болгария примирилась с Сербией, не согласились ли бы мы на то, чтобы болгары свели, как хотят, свои счеты с греками. Я ответил ему, что никакая расправа на Балканах не может рассчитывать на потворство с нашей стороны.

Дождавшись царского дня, Чапрашников, как я уже сказал, в тот же день выехал в Софию, выражая надежду, что он скоро вернется и что ему удастся достигнуть благоприятных результатов. О нашем разговоре я телеграфировал в Петроград, откуда получил полное одобрение всему, мною сказанному. Прошло Рождество, Новый год, и только в начале января Чапрашников вернулся. Он пришел ко мне по своем возвращении и сказал, что вынес самые лучшие впечатления из своего пребывания в Софии. На мой вопрос, в чем они заключались, Чапрашников с некоторой запинкой отвечал, что ему не удалось повидать короля, а что министры были крайне заняты спешным рассмотрением бюджета, но что как только праздничные вакации пройдут, вопросы, о которых мы с ним говорили, подвергнутся самому серьезному обсуждению, и тогда наметится решение. Я молча выслушал торопливые объяснения моего собеседника и затем сказал ему:

– Если бюджет представляется более спешным и интересным делом для Ваших министров, чем Македония, то это их дело. Знайте только, что это никого не может ввести в заблуждение, а я предпочитаю всегда прямо говорить то, что я думаю, и больше к этому вопросу с Вами не вернусь, пока Вы сами не заговорите о нем.

Чапрашников неоднократно возвращался к тому же вопросу. Не могу сказать, чтобы я охотно и с верой в результат подобного обмена мнений вступал с ним в эти разговоры.

По приезде в Ниш я неоднократно писал и телеграфировал в Петроград о том, какими условиями мне представлялось необходимым обставить требование от Сербии уступок. Прежде всего, надо было стать на почву равноценных компенсаций. От сербов требовали уступки реальной и конкретной – Македонии, в точно определенных границах договора ее с Болгарией от 29 февраля 1912 года. Чтобы иметь некоторые шансы на успех, надо было противопоставить этой тяжелой жертве не менее определенное обещание точно обозначенных территорий. Сербские пожелания были определены в карте профессора Цвиича, который играл при сербском правительстве роль ученого эксперта, «закройщика» территорий. Он в свое время составлял границу сербо-болгарского размежевания, принятого в союзном договоре, он же и теперь составил карту притязаний Сербии на основании племенного принципа. Карта эта, без сомнения, была составлена с сильным запросом. В нее входило все побережье Адриатического моря вплоть до Триеста и большая часть Баната.