– Я вижу большой кабинет, в нем большой письменный стол, заваленный бумагами. Вот входит человек, высокий, толстый, с седой бородой; вот он садится за стол. Он занимает высокое положение; Вас интересует, долго ли он будет его занимать. Нет, недолго. Это – Штюрмер, – неожиданно заключила она.

Признаюсь, что все это произвело на меня впечатление. Так же удачно госпожа Тухолка читала мысли других присутствовавших и давала ответы, читала по буквам любое задуманное имя или фамилию. Мне она также сказала вещь, которая надолго оставила на меня самое тяжелое впечатление. Она сказала мне, что в скором времени меня ожидает смерть близкого человека, которая поразит меня. Вернувшись в Москву, я никому, даже моей жене, не рассказал последнего предсказания, пока оно не сбылось: 23 октября скончался мой beau-frère Ф. Д. Самарин. Прибавлю к этому, что я твердо решил впредь никогда не гадать, чувствуя, что в этом любопытстве и вопрошении судьбы есть что-то несомненно нездоровое и прямо греховное.

Вскоре сбылось предсказание о Штюрмере, потом – второе о том, что до Нового года мне не придется ехать за границу. Придется ли ехать в 1917 году, я не знаю, ибо эти строки пишу 25 января 1917 года. В половине декабря я поехал снова в Петербург знакомиться с новым министром иностранных дел Н. Н. Покровским. Последний произвел на меня впечатление полной противоположности со Штюрмером. Если тот был натянутый и накрахмаленный чиновник, цедивший слова сквозь зубы, – этот был олицетворением простоты и мягкости. Я подумал, что это – тип дядюшки, которого обожают племянники и племянницы. Он не только не был накрахмален, но, глядя на него, думалось: почему он не в пиджаке и не в мягких теплых туфлях?

Наружному различию с Штюрмером соответствовало и внутреннее. Новичок во внешней политике, Покровский не скрывал этого, но добросовестно и всецело отдался изучению новых для него вопросов. Мне он сказал, что, по его мнению, мне незачем ехать на Корфу, но просил меня составить ему записку по вопросам, ближе мне знакомым, чтобы наметить, к каким целям нам желательно стремиться в результате войны. Этой работой я занялся в Васильевском, куда мы поехали с семьей на праздники, и послал ему 2 письма, в коих изложил свои взгляды.

Поехать в Петроград в начале января 1917 года, как я хотел, мне не удалось, ибо в деревне повредил себе колено и должен был задержаться в Москве. Я воспользовался невольным сидением в Москве дома, чтобы закончить эти воспоминания. Но я не хочу положить пера, не рассказавши последнее впечатление, которым закончился для меня 1916 год.