Сазонов в ответном письме благодарил Государя за то, что он освободил его от обязанностей, которые ему становилось все труднее исполнять, ибо качество искренности, которое Государю угодно было отметить, подвергалось сильному испытанию в сотрудничестве со своими сочленами по Кабинету.

Отставка Сазонова ошеломила союзников. Французы и англичане через своих военных представителей в Ставке просили Государя, нельзя ли его вернуть, указывая, что его уход будет трудно объяснить общественному мнению. Государь ответил, что он и сам хотел бы этого, но что Сазонов ссылается на здоровье, которое мешает ему продолжать. Зачем понадобилась такая увертка, которая никого не могла ввести в заблуждение, я не знаю. Думаю, что и тут сказалось обычное малодушие Государя.

Назначение Штюрмера на место Сазонова произвело на всех более тягостное впечатление, чем отставка последнего.

Штюрмера я видел всего пять минут в августе. Я скверно чувствовал себя в то время и решил для лечения сердца ехать в Кисловодск, а потому, заехав к новому министру, сказал ему, что если он считает нужным, чтобы посланник при сербском правительстве был на своем посту, то я прошу его располагать моим местом. Штюрмер не имел никакого мнения по этому вопросу, но ему сказали, что нет основания торопить меня отъездом на Корфу, где действительно нечего было делать. На меня он произвел наружно отталкивающее впечатление своей внешностью типичного бюрократа с внушительным фасадом, плохо скрывающим пустоту содержания; высокий, толстый, с бородой-мочалкой и маленькими злыми холодными глазами, он был очень неприятен, несмотря на любезность приемов.

В министерстве стоял стон. Все оплакивали Сазонова, а про Штюрмера, отдававшего внешней политике полтора часа в день, сложилось единодушное мнение, что он абсолютно невежественен и в новых для себя вопросах не может и не хочет разобраться. Его интересовала в деле только личная сторона, положение, квартира, которую он занимает, и т. д. Интересы России были ему чужды, хотя я считал необоснованным обвинение его в измене. Он казался мне слишком политически безграмотным, чтобы проводить какую-то свою политику. Он настолько мало знал внешнюю политику, что, очевидно, до своего назначения интересовался ею меньше, чем рядовой читатель газет. Так, он думал, что Салоники искони принадлежали Греции, совершенно не понимал, как там очутились союзники. Он думал также, что в Риме еще проживает германский посол. Словом, он был круглым невеждой во всех вопросах, подлежавших его ведению, и потому придерживался тактики полного молчания с посещавшими его представителями союзных государств. В мою задачу не входит рассказ о печальном четырехмесячном пребывании его министром иностранных дел. За это время слово России за границей конечно утратило долю своего авторитета. Союзники не могли не взглянуть на нас как на восточное государство, в котором возможны всякие эксперименты.