В Стокгольме на улицах слышна была русская речь; мне говорили, что там проживало до 40 000 русских, в том числе много укрывавшихся от воинской повинности. Настроение шведов внушало некоторые опасения. Армия и аристократия не скрывали своих симпатий Германии. По счастью, демократия и парламентские круги были, по-видимому, настроены определенно в пользу мира. Весна, по мнению некоторых, могла принести неприятные неожиданности. По дороге вдоль железнодорожного полотна мы видели шведские войска, в некоторых местах – проволочные заграждения, но все эти приготовления казались больше для вида, малосерьезными.

26 марта поздно ночью я прибыл наконец в Петроград. Не буду описывать, что я испытал, вернувшись на родину после всех моих скитаний, когда не раз думал, что в лучшем случае попадусь в плен австрийцам. В нескольких словах доскажу то, что было потом со мной, вплоть до той минуты, что я пишу эти строки.

Сазонов отпустил меня домой, к себе на отдых, что я тотчас и сделал. Семья моя была в Москве.

Недели через две-три после меня, на Фоминой, в Петроград приехали Пашич и И. Иованович. Я также приехал на это время в Петроград и представлялся Государю. Считая долгом сделать все, что мог, чтобы проводить мысль, в верности коей был убежден, что сдвиг на войне может быть достигнут только на Балканах, – одновременно, с нашей стороны через Румынию, а союзниками – от Салоник, я написал в этом смысле письмо Сазонову для представления Государю на аудиенции (прилагается письмо от 23 апреля).

Те же мысли я доложил Государю, когда был принят. Я сказал, между прочим, что, хотя конечно я не вполне осведомлен, но у меня сложилось впечатление, что союзники никогда не подвергали еще всестороннему рассмотрению и переоценке общий план войны; что, по-видимому, сложилось какое-то убеждение, которое не считают подлежащим проверке, что европейские фронты – это главное, остальные же имеют второстепенное значение. Конференция в Париже как будто исходила из непререкаемости этого положения. Поэтому решили, что не следует отделять сил на балканский театр войны. Между тем значение последнего для общего сдвига и, в частности, для нас – первостепенное.

– Еще бы, – перебил меня Государь, – успехи на Балканах побудили бы Румынию покинуть нейтралитет и приблизили бы нас к разрешению вопроса проливов. Но что Вы хотите, чтобы я сделал? я лично писал по этому поводу английскому королю; с моего разрешения Алексеев писал дважды, но англичане не поддаются доводам и не хотят посылать войск в Салоники.

Я ответил, что из бесед моих в Париже и Лондоне я вынес впечатление, что союзники могли бы пересмотреть свое отношение к Салоникской экспедиции, если бы они знали, что мы, со своей стороны, готовы сосредоточить силы, чтобы нанести удар с севера Болгарии.