Было признано необходимым послать членов Центра в Киев, Новочеркасск и в Ставку Добровольческой армии. Я предложил свои услуги, ибо уже давно собирался пробраться с женой и сыном к остальным детям, о которых до нас дошли вести, что они живут в Персиановке, дачной местности под Новочеркасском. Их взяла на свое попечение вдова расстрелянного Орлова-Денисова, у которой было три сына приблизительно того же возраста{201}, что и мои сыновья.

Больше месяца прошло в хлопотах, чтобы устроить возможность выезда из Москвы. Требовалось разрешение различных большевицких учреждений, начиная с Центроплана и кончая Комиссариатом по иностранным делам. Без этого разрешения нельзя было получить визы от германского генерального консульства на въезд в Украину. Между тем мне было рискованно испрашивать разрешение от Комиссариата по иностранным делам, где меня могли арестовать как саботажника, тем более что мое пребывание при Добровольческой армии могло быть известным большевикам. В это время мы узнали, что мою жену разыскивают по обвинению в посылке Добровольческой армии белья и платья еще до первой поездки нашей на Дон осенью 1917 года. Об этом было напечатано в советских «Известиях», но мы узнали об этом две недели спустя; розыск у большевиков был случайный и плохо организованный.

Приходилось снова прибегать к фальшивым паспортам. В это время в Москве так же неожиданно, как и мы, появилась моя сестра В. Н. Лермонтова. Ей тоже пришлось бежать из Новочеркасска; некоторое время она прожила в Эссентуках, потом с четырнадцатилетней дочерью Соней проехала в Москву по Волге, через Царицын. Она тоже оставила своих мальчиков [Николая и Петра] в Новочеркасске и стремилась к ним, устроив свои дела в Москве. Ей и нам помог ее приятель по Новочеркасску Ермашов. Он занимал в Москве довольно видное положение, был помощником командующего Московским военным округом Муралова, начальником авиации и председателем комиссии с сложным названием, – по ликвидации каких-то дел на юге России.

Как ни рационально переломали все существующее большевики, они были бессильны побороть одно из главных зол старого строя – бюрократизм и чиновничество. Наоборот, и то и другое усилилось до невиданных прежде размеров. Расплодилось множество учреждений, главная цель коих состояла в том, чтобы предоставлять хорошие оклады служащим. Так появились «Центротекстиль», «Центрожир» и неисчислимое количество других «центро», не говоря о комитетах. Многие тысячи людей кормились в этих учреждениях. Большевицкий режим заинтересовывал таким образом и в центре и на местах людей, попадавших в материальную от него зависимость. Большие массы стонали под гнетом этих учреждений, плодившихся, как грибы, и высасывавших деньги. Например, наш Веневский уездный комитет имел бюджет в сотни тысяч рублей. Волостные комитеты стоили десятки тысяч. Между тем, никто не знал, как следует, компетенции новых учреждений. Ограбив помещиков и буржуазию, комитеты для своего содержания должны были грабить уже просто все население. Когда брожение в деревнях приняло опасные размеры, большевики решили расслоить и деревню. Тогда созданы были комитеты бедноты из малоземельных и неимущих крестьян, зачастую из лодырей и всяких отбросов. Эти комитеты получали права отнимать у более состоятельных крестьян то, что им казалось излишком. Трудно было дальше идти в том же направлении. Междоусобная война переносилась в самую гущу деревни, между соседями. Но дьявольский план большевиков на этот раз не мог осуществиться. Они скоро поняли, что, если комитеты бедноты разовьют свою деятельность, то никто не будет сеять и вообще работать, зная, что у него все будет отнято бездельниками. Угроза голода давала и без того себя чувствовать слишком реально. Поэтому большевики через некоторое время сократили деревенские комитеты бедноты. Вместо этого они стали восстанавливать прежние помещичьи хозяйства и даже иногда округлять их за счет крестьян, сажая в эти имения своих управляющих. Они поняли, что иначе города не получат хлеба из деревни.