Я думаю в Эврё о тебе. В конце концов, ты – живое доказательство существования души, ведь только ради нее ты держался, когда тело твое сдавало. Я был поражен тем, что в худший момент и когда ты так страдал, ты оставался самим собой, это был единственный знак, который ты мог нам подать. Ты чудесный человек, и Ноэль тоже чудесная (я, конечно, понимаю, что у меня скудный лексикон). Студенты к тебе привязаны неимоверно: им чего-то не хватает, то есть кого-то, тебя. Пусть все плохое вскоре закончится. Все эти этапы твоего лечения, а потом и выздоровления, а после этого – изобретения более щадящего образа жизни, – все это ты сможешь. Для начала Нормандия, но это также похоже на невероятное внутреннее путешествие. Мы с Фанни тебя обнимаем и любим[1456].

В 1983 году, за два года до своей кончины, Франсуа Шатле находится в больнице между жизнью и смертью: врачи реанимации делают осторожные прогнозы. К нему приходит Делёз, убеждающий его согласиться на трахеотомию и сохранить жизнь. Они сообщники еще и на этой территории страдания, территории тела, которому не хватает воздуха, территории тяжелых дыхательных заболеваний: «Жиль пришел к Франсуа в реанимацию и сказал: „Пока можешь держать ручку, ты можешь жить“. Один философ просит другого продолжать. Это значит, что надо жить, пока ты еще можешь заниматься философией»[1457]. Два этих последних года семейство Шатле практически каждое воскресенье принимало в гостях супругов Делёз: «Жиль говорил о философии с Франсуа. Потом сказал: „Ну, перейдем теперь к серьезным вещам“, он научил нас играть в бридж-белот, поскольку считал, что настоящий белот нам не по силам. Это единственный момент, когда я называла Жиля „Жилу“. Он был моим партнером, а Фанни – партнером Франсуа»[1458].

Делёз воздаст дань уважения своему ушедшему другу. Сразу после его смерти, приступая к занятиям, он обратится к студентам, отметив, что «отдать ему дань уважения можно, перечитав его книги, чтобы понять, насколько они сильные. Он оставил после себя настоящее произведение»[1459]. В Libération Делёз напишет: «Он всегда будет звездой, не в смысле star, а в смысле того, кто светит»[1460]. В этой статье Делёз коротко описывает путь своего друга с того момента, когда оба они были студентами. Он вспоминает о забытых вещах – о том, что Шатле специализировался вначале на философской логике и что тогда многие прочили его в преемники Кавайеса и Лаутмана; что потом он увлекся историей под влиянием одного из популяризаторов Гегеля во Франции, Эрика Вейля. Делёз выражает восхищение и говорит о том, с каким волнением он перечитывал «фицджеральдовскую» книгу Шатле «Годы разрушения», и чествует в его лице умелого кормчего, который вел корабль Венсена: «На нем держался весь философский факультет в университете Париж-VIII. Именно он руководил этим сложным факультетом, и его политическое чутье всегда требовало жестких переговоров, что отнюдь не равно компромиссу»[1461]. В скором времени Делёз прочтет лекцию о своем друге, в которой воздаст должное великолепной философии имманентности, отношения потенции и акта: «В этом Шатле является последователем Аристотеля»[1462]. Природа этого акта у Шатле определяется его рационализмом, поскольку «акт – это разум»[1463], понимаемый как процесс, а не просто способность. Делёз напоминает, что первая публикация его друга была посвящена Периклу[1464], а у своего героя он научится тому, что эмпирический плюралистический рационализм рождается на агоре «истории в настоящем времени»[1465]. Политическому аспекту соответствует его контрапункт – музыкальное сочинение: «Больше всего Шатле, возможно, любил оперу Верди о Перикле»[1466].