Имеются два опорных пункта, вокруг которых она [метафизика] вращается: во-первых, учение об идеальности пространства и времени, которое в отношении теоретических принципов только указывает на сверхчувственное, для нас, однако, непознаваемое, несмотря на то что на пути к этой цели оно представляет собой теоретически-догматическое учение, имея дело с априорным познанием предметов чувств; во-вторых, учение о реальности принятия свободы как понятия о познаваемом сверхчувственном, причем, однако, метафизика имеет только практически-догматический характер. В свою очередь эти опорные пункты имеют как бы своим фундаментом понятие разума о безусловном в целокупности всех подчиненных друг другу условий; это понятие следует освободить от иллюзии, которая вызывает антиномию чистого разума, смешивая явления с вещами в себе, и в самой этой диалектике содержит указание для перехода от чувственно воспринимаемого к сверхчувственному[1480].

Можно было бы пожелать, чтобы Кант проявил большую тщательность в формулировке этих положений, но следует помнить, что мы имеем дело лишь с несколькими набросками статьи, которую Кант так и не закончил.

В каком-то смысле черновик этой статьи вызывает тревогу. Его можно рассматривать как признак мании величия. Единственное, что Кант мог принять как важное в развитии метафизики со времени Лейбница и Вольфа, было его собственное учение. Все содержится в его философии. Ни Юм, ни Ламберт, ни Мендельсон, по-видимому, не внесли никакого вклада в прогресс метафизики. Ни Лейбниц, ни Вольф не получают непредвзятого разбора. Канту в свои семьдесят трудно освободиться от собственных философских взглядов и мыслить «с точки зрения всех остальных». Может возникнуть впечатление, что он потерял свой sensus communis.

В то же время философская дискуссия в Германии уже отходила от его идей. Рейнгольд выдвинул собственную «элементарную философию» в качестве улучшенной версии критического учения. «Энезидем» Готлоба Эрнста Шульце, атака на позицию Канта – Рейнгольда, рассматривался как серьезный вызов[1481]. Рецензия Фихте на книгу в Allgemeine Literatur-Zeitung в начале 1794 года ясно дала понять, что он собирается отказаться от принципов Рейнгольда, и в своей работе «О понятии наукоучения», или Wissenschaftslehre, он выполнил обещание. Шеллинг опубликовал в том же году в ответ работу «О возможности формы философии вообще», и Маймон также взял новый курс в работе «Опыт новой логики, или теория мышления» (тоже 1794 года). Возможно, ни Кант, ни большинство его современников еще этого не понимали, но его критическая философия выходила из моды. Несколько лет спустя (в 1798 году), говоря о трех важнейших «тенденциях эпохи», Фридрих Шлегель вообще не упоминал Канта, а говорил вместо этого о Французской революции, о «наукоучении» Фихте и о «Вильгельме Мейстере» Гёте[1482]. Sic transit gloria mundi!