Кант решил уступить. В самом деле, согласно взглядам, которые он сформулировал в статье о «теории и практике», он и должен был уступить. 12 октября он ответил королю о двух проблемах, которые, как Кант это понимал, того волновали: 1) что Кант злоупотреблял философией, дабы принизить религию, выступая тем самым против «отеческих намерений» короля, и 2) что Канту более не следует публиковать ничего «подобного» в будущем. В своем ответе Кант утверждал, что он не виновен в пренебрежительном отношении к религии в своих лекциях. Он не пренебрегал долгом учителя молодежи и не пренебрегал долгом учителя народа. Он не мог принижать христианство, поскольку вообще не оценивал христианство как таковое. Он очень уважал религию и всегда был толерантен, то есть не вмешивался в убеждения других. Наконец, он писал: «Я, в качестве верноподданного Вашего Величества, дабы отклонить от себя всякое в этом подозрение, нахожу наилучшим заявить, что впредь я полностью отказываюсь от всяких публичных изложений как в лекциях, так и в сочинениях того, что касается религии, будь это естественная религия или религия откровения»[1485]. Позже Кант ясно дал понять, что фраза «в качестве верноподданного Вашего Величества» означала мысленную оговорку. Его обещание относилось только к нему самому как к верноподданному «Его Величества». Как только «Его Величество» умер, оно больше не было применимо.

Некоторые говорили, что это было нечестно со стороны Канта, что ему либо вообще не следовало давать такого обещания, либо следовало его сдержать. Другие утверждали, что, когда Кант обещал воздержаться от того, чтобы писать на религиозные темы, он делал reservatio mentis. Но разве это справедливо? Фридрих Вильгельм II сделал это личным вопросом. Кант воспротивился его отеческой воле и должен был пообещать не делать этого снова – и Кант сдержал свое слово. Кроме того, он не знал, что переживет короля. У него были все основания полагать, что этого не случится[1486]. Некоторые считали это проявлением трусости со стороны Канта: мол, он должен был отстаивать свои права. Но кроме того, что это было бы трудно, это было бы и неэффективно. Скорее ситуация выглядела так: Кант сознательно спровоцировал цензоров в Берлине, но они побоялись что-либо предпринять, и в итоге это побудило к действию самого короля. Кант показал свое истинное лицо, и это был своего рода успех.

Характерно, что Кант отступил. Мог представиться и более подходящий момент. Следуя своему стоическому девизу sustine et abstine, он был готов терпеть и воздерживаться от комментариев – по крайней мере, какое-то время. Во многом теологическая по своей сути статья «Об успехах метафизики» была одной из тех вещей, что могли подождать[1487].