За «Предисловием» следует пестрая смесь (или, если угодно, «пучок») из трех статей. Хотя Кант попытался объединить эти три разрозненные темы в одну книгу, назвав вторую статью «Спор философского факультета с юридическим», а третью – «Спор философского факультета с медицинским», в этих статьях нет никакого реального спора. Только первая статья рассматривает такой спор. Как мы уже видели, она выросла из его конфликта с берлинскими цензорами. Кант только добавил к ней «Приложение о чистой мистике в религии». Оно состоит из сопроводительного письма, которое Карл Арнольд Вилманс послал Канту со своей диссертацией «О сходстве между чистым мистицизмом и религиозной доктриной Канта» 1797 года[1587].
Вторая статья «Спора» «возвращается» к вопросу, который уже поднимался в третьей части статьи «О поговорке: „может быть, это и верно в теории, но не годится для практики“» 1793 года. В более ранней статье он пытался ответить на отрицание Мендельсоном исторического прогресса. В новой он выступает против «наших политиков», а также «священнослужителей», или сил в Берлине, противостоящих Просвещению. Политики и священнослужители «столь же преуспевают в деле пророчества», как и древнееврейские пророки, будучи увлечены самосбывающимися пророчествами. Создавая те самые события, которые они предсказывают, они, конечно, оказываются правы. Так что если люди стали «упрямыми и склонными к возмущению», если они безнравственны и нерелигиозны, то это происходит потому, что такими их делают власти и церковь, а не по какой-либо иной причине. Регресс вовсе не необходим, а моральный прогресс не могут сделать невозможным ни иудейские пророки, ни политики, ни священнослужители.
Признавая, что идею морального прогресса нельзя установить эмпирически, Кант тем не менее утверждает, что «человеческому роду должен быть присущ известный опыт, который, находя выражение в каком-то событии, свидетельствовал бы о его свойствах и способности быть
Революция духовно богатого народа, происходящая в эти дни на наших глазах, победит ли она или потерпит поражение, будет ли она полна горем и зверствами до такой степени, что благоразумный человек, даже если бы он мог надеяться на ее счастливый исход во второй раз, все же никогда бы не решился на повторение подобного эксперимента такой ценой, – эта революция, говорю я, находит в сердцах всех зрителей (не вовлеченных в эту игру) равный их сокровенному желанию отклик, граничащий с энтузиазмом, уже одно выражение которого связано с опасностью и который не может иметь никакой другой причины, кроме морального начала в человечестве[1589].