Как мы писали в главе о «гуманистическом сиротстве» молодой советской литературы, эти процессы воссоздавались во многих текстах этой литературы. Безусловно, это было насилием над самой природой художественного мимесиса как такового, поскольку тот не может выстраиваться на основаниях разрешения или поощрения убийств или отрицания фундаментальных нравственных ценностей. Отказ, к тому же, от высокой гуманистической традиции прежней литературы, вел часть литераторов в моральный тупик. По сути, эта литература (как определенного рода тенденция у ряда, не у всех, конечно, писателей) совершала грех «отцеубийства», поощряла расправу над слабым и беззащитным, давала чувство привыкания к смерти и небытию в метафизическом смысле. Можно было это все оправдывать классовой борьбой, необходимостью «расчистить» площадку для новой и «чистой» жизни всех без исключения. Но никакая «оптимистическая трагедия» не могла заместить нарушенные моральные устои народа в совершении насилия и расправ над себе подобными и даже над членами своей семьи.

Шолохов в этом смысле прошел по самому краю и нашел свой модус повествования, не отказываясь ни от правдивости изображения реальной жизни, ни изменяя основным этическим ценностям народа, которые подверглись сильнейшему испытанию в период революции и гражданской войны.

* * *

Сказовые формы повествования позволили Шолохову приблизиться с психологически достоверной точки зрения к самым основаниям народного сознания, понять происходящие в нем изменения, исходя из позиций самого народного сознания, глядя на эти изменения как бы изнутри. Все это закономерно выдвигает проблему взаимодействия устного народнопоэтического творчества и произведений Шолохова в сфере психологического анализа.

В своих первоначальных художественных проявлениях психологическая жизнь человека и способы ее передачи уточнялись и осуществлялись в фольклоре. Именно в устном народном творчестве определились самые общие представления народного сознания о сущности и формах психологических состояний человека. Пословицы, поговорки – так широко представленные и в творчестве Шолохова – не что иное, по выражению Н. Кравцова, как «древнейшие формы определения духовного мира человека» [17, 13]. Наиболее устойчивой формой психологического анализа, впервые определившейся в фольклоре, является пассивный или, опосредованный, психологизм. В таком виде психологический анализ в искусстве проходил в фольклоре первоначальный период своего становления. Внутреннее в героях народно-поэтического творчества не может иначе выразиться, как через констатацию внешнего их положения. Психологические состояния не настолько еще развиты у фольклорных персонажей, чтобы требовать для себя автономной области саморазвития, как это, например, произошло в древнерусской литературе. Весь психологический рисунок «Донских рассказов», первых книг «Тихого Дона», во многом «Поднятой целины» проработан Шолоховым на основании принципов опосредованного психологизма. Этот же тип психологизма широко представлен и в других произведениях писателя. Шолохов не отказывался от этих приемов даже тогда, когда его герои определяются в русле привычных для развитой литературы способов воссоздания психологии человека через несобственно-прямую речь, с применением развернутого психологического анализа, с помощью сложной системы природного параллелизма.