Ранний Маркс, еще не пришедший к радикальным убеждениям ни по поводу революционного движения, ни по поводу России, писал: «Человек не только природное существо, он есть человеческое природное существо, то есть существующее для самого себя существо и потому родовое существо. Он должен проявить и утвердить себя как родовое существо в своем бытии и в своем знании» [23, 632] (разрядка наша – Е. К.). Анализ вот этого по определению философа «бытия» и «знания» человека для себя, то есть анализ самосознания героя со сложнейшей социальной, исторической и психологической судьбой и положен в основу нашего подхода к специфике психологизма Шолохова.

* * *

Как отмечают почти все исследователи творчества Л. Толстого, основными параметрами его психологизма являются как бы приемы «мелочности» и «генерализации». Б. Бурсов писал: «Прием «мелочности» необходим для изображения человека самого по себе, прием – «генерализации» – для раскрытия его связей с большим миром». Для героя Толстого, – продолжает ученый, – «необходимо бесконечное углубление в самого себя, а равно во внешний мир. Таков… источник «мелочности и генерализации». Два плана изображения у Толстого – человек и человечество… Человек Толстого – не вообще человек вне времени, а максимально конкретная личность, в духовном и душевном строе которой так или иначе пересеклись важнейшие проблемы данного исторического момента и всей человеческой истории» [24, 275-276].

Имея в виду вышеизложенные соображения о психологизме Шолохова, мы позволим утверждать, что основные формообразующие начала у Толстого и у Шолохова одни и те же – это передача объективных исторических процессов в развитии общества через конкретные человеческие характеры, то есть воспроизведение «диалектики души» персонажей как отражение диалектики «большого мира». В работе Л. Киселевой точно подмечено, что шолоховское «хоровое начало напоминает толстовские «генерализации» [9, 179].

Но до недавнего времени конкретное сопоставление двух художников в сфере психологического анализа не проводилось, а если эти параллели обрисовывались, то в комментариях к ним можно было обнаружить утверждения следующего рода: «Герои Шолохова не склонны к отвлеченному умствованию, поэтому в их внутренней речи душевное начало слито с явлениями внешнего мира, с их делами и поступками, в ней всегда отчетливо слышен пульс жизни» [25, 93]. Своеобразной перекличкой звучат и слова А. Хватова: «Григорий Мелехов не обладает способностью самоанализа. Ему чужда рефлексия. Противоречия его сознания – это отражение противоречий жизни» [12, 219-220].