В определенном отношении для русской культуры время «Тихого Дона» стало сакральным, поскольку сам текст романа стал завершенным и многомерным по смыслу историко-культурным мифом. Таким мифом, каким в свою очередь были «Илиада» и «Одиссея», по которым можно было раскапывать Трою и воссоздавать конкретные исторические события. Таким мифом, каким стали – для России «Война и мир» Толстого, «Человеческая комедия» Бальзака для французов, для немцев «Иосиф и его братья» Т. Манна, «Сто лет одиночества» Маркеса для всей латиноамериканской культуры; можно привести ряд других примеров, не очень многочисленных, к слову. Шолоховская эпопея попадает в этот великий перечень.

Еще одна функция мифа свойственна «Тихому Дону» Шолохова и которая выражается прежде всего через хронотоп, – гармоническое и эстетически выверенное расположение событий и людей в романе является столь очевидным для структуры этого нового мифа, что оно создает по сути новое время и новый топос, с которыми будут сверяться исследователи воспроизведенных писателем исторических коллизий.

Сакральность времени в романе связана и с тем, что в «Тихом Доне» воссозданы основные бытийные константы народной жизни таким образом, что они приобретают характер большей исторической конкретности, нежели существующая историческая хроника. (К слову сказать, существующие интерпретации событий революции и гражданской войны в России (не беря во внимание идеологически ангажированные и поэтому – пустые содержательно) и по прошествии 100 с лишним лет не получивших каких-либо однозначных научных референций, говорят именно об этом: нет нужды обращаться к искажающим историю концепциям, как вчерашним, так и сегодняшним, когда существует убедительная в своем единстве и целостности художественная версия этой истории, в которой как раз нет видимых противоречий, и все укладывается в логику исторического процесса и подтверждается адекватностью человеческих судеб, воссозданных писателем в непоколебимой правдивости).

Сакральность времени представлена в романе также и прямой отсылкой автора и многих его героев к бытию до войны, до страдания, до хаоса как к точке отсчета, меры. Прежнее время воспринимается внутри потока событий первой мировой, революции и гражданской войны как недостижимое уже состояние покоя и равновесия – тишины, воспринимается как «золотой век», то есть как абсолютно прекрасное время.

Топосы романа не менее важны для писателя, чем хронос. Поэтому сосредоточенность Шолохова на показе родной стороны, донской степи, «политой потом и кровью», дающей хлеб земли, понятна. Его в малой степени интересуют другие топосы – городских площадей, улиц, иных больших пространств. В любом случае – пусть это будет Григорий на полях первой мировой войны, в госпитальной палате, в картинах революционных митингов и собраний – Шолохов все равно сводит это к изображению топоса через отдельного человека, через его сознание. Все это помещается внутрь личного психологического времени героя, с ним коррелируется.