Все остальное в представлении о трагическом – паллиатив, игры в бисер докучливового ума, не желающего согласиться с тем, что человек сталкивается с «равнодушной» и безразличной космической жизнью, избравшей тебя, человека, и твою родную сторону для испытаний невиданной силы и непонятного предназначения.

Трагическое – это когда человек совершает такие безумства и преступления, нарушая вековечные правила и установления морали и человеческой духовности, после которых ничего кроме смерти и держания ответа перед высшим существом и быть не может. Да и то, – как метался в своих сомнениях Иван Карамазов, явно не дотягивая до уровня подлинно трагического русского героя, – возникает ряд безответных вопросов о том, а кто все э т о, переживаемое человеком, придумал? То ли это Бог, опустил руки, глядючи на разгулявшееся свое «подобие», понимая, что возвращение человека в прежнее состояние невозможно.

Слишком много «вин» несет в себе трагический герой – от царя Эдипа до Григория Мелехова, и этим «винам» нет ни оправдания, ни прощения. И прежде всего для него самого. Нет для трагических героев прежней (до-трагической) высоты ни понимания будущей жизни, ни малейшего оправдания себя в той системе нравственных координат, которых они придерживались и придерживаются. Калигула или Нерон, доктор Менгеле или Гитлер не могут быть трагическими героями, несмотря на попытки европейской модернисткой литературы представить их таковыми (по крайней мере, античных персонажей), так как эти существа, не люди, исходят из сатанинского представления о природе человека как средоточия ненависти, жестокости и зла. Поэтому для них «все дозволено», как формулирует это герой Достоевского.

Не то истинный трагический герой – он несет в себе реликты прежних человеческих представлений о доброте, гуманности, сочувствии. У него просто нет другого выхода кроме смерти, так как некий рок и сама история событий привели его к той точке, после которой нет возврата к прежней жизни и к бытию в принципе.

Нет выхода – приходится покориться смерти, сознательно и свободно, еще раз своей гибелью испытывая собственную человеческую значительность. Обличье смерти уже как бы и второстепенно в этом случае – это может быть безжалостная воля богов, тупая механистическая воля государства, расчищающая площадку под свои новые эксперименты с человеческой породой, это может быть личный шаг через черту от жизни в небытие.

Трагичность героя не транспозиционна, ее нельзя передать или переложить на исторические обстоятельства, на некую случайность, на собственные ошибки. Трагическое порождается чрезвычайностью человеческой натуры, которая становится вровень с бытием, не умея его победить, и бездискуссионно погибает.