Вот почему когда начинался обстрел нашего участка тяжелой артиллерией и земля сотрясалась от мощных, оглушительных разрывов, люди с трепетом забивались по углам окопов и землянок, тщетно ища спасения от этих страшных стальных метеоров.
Бог как-то миловал мою роту. Ни один из тяжелых снарядов не попал в землянку.
Между тем видно было, что совсем еще недавно, вероятно, перед нашим заступлением на позицию, снаряд угодил в самую землянку. На месте ее зияла только большая воронка, а неподалеку печально виднелась свежая братская могилка с наскоро сколоченным крестом. В ней покоилось пять невинных жертв нашей русской халатности… А сколько таких жертв разбросано на всем протяжении громадного фронта…
Впечатление от подобного рода артиллерийских обстрелов еще более усиливалось тем, что наша артиллерия обыкновенно равнодушно молчала или отделывалась тремя-четырьмя выстрелами. Первое время это вызывало в нас бурю негодования. Мы, ротные командиры, сначала ежеминутно звонили в штаб полка и кричали в трубку, что нас безнаказанно глушит тяжелая артиллерия, что мы несем напрасные потери, что это, наконец, черт знает что такое и т. п. На это наш милейший, симпатичнейший помощник адъютанта прапорщик Колчанинов успокаивал нас обещаниями, что сию минуту он позвонит в штаб дивизии, что он сделает все возможное… Но проходило время, и артиллерия наша не отвечала. Почему? «Берегут снаряды…» – говорили из штаба. Мы не придавали значения этим словам и не чувствовали в них ничего катастрофического, хотя и казалось странным, как это спустя лишь полгода от начала войны и вдруг уже недостает снарядов! Это даже начинало действовать подавляюще на солдат и на офицеров. Но одно обстоятельство быстро подняло наш дух. Это был приезд известного французского генерала По, которому командир нашего корпуса генерал Щербачев хотел показать действие нашей артиллерии.
В день его приезда во все роты была разослана спешная телеграмма, что в 4 часа дня начнется обстрел Радлова из всех тяжелых и легких батарей.
Легко представить себе, с каким нетерпением ожидали мы этой радостной минуты. Нам предстояло зрелище, которое мало кому доводилось видеть. Уже заранее душа наша наполнилась ликованием и злорадством по поводу того, что, наконец, и мы с лихвой отплатим австриякам за тот урон и то беспокойство, которое они нам причиняли своими безнаказанными обстрелами. Небо хотя и было затянуто серой пеленой, но воздух был прозрачен, и австрийские окопы были отчетливо видны.
Ровно в 4 часа из-за Дунайца грозно прогремела очередь нашей шестиорудийной легкой батареи. В первую секунду снаряды с диким воем пронеслись над головой, но уже в следующую секунду по порядку, один за другим взорвались у австрийских окопов, чуть левее участка моей роты. Шесть фонтанов земли и темного дыма обозначили место их падения, а вслед за ними донеслись глухие удары разрывов. Через минуту отозвалась наша другая легкая батарея. Снаряды легли еще левее. К ней присоединилась еще третья батарея, потом четвертая… Поднялся невообразимый шум и вой от грохота орудий и непрестанного воя снарядов. Мы все, солдаты и офицеры, повыскакивали из землянок и, высунув немного голову из окопов, с замиранием сердца наблюдали эту величественную, захватывающую картину ураганного огня. Но особенно сильное, прямо неотразимое впечатление было, когда открыла огонь наша тяжелая артиллерия. Стреляли, кроме четырех легких, еще две мотрирные и одна тяжелая шестидюймовая батареи. Я не представлял себе, насколько могущественно действие ураганного огня артиллерии, и особенно тяжелой! Когда первые «чемоданы» один за другим, грузно сверля воздух, с давящим, покрывающим все шумом пролетели над нашими головами, мы невольно все пригнулись. Чувствовалось, что со страшной силой летит что-то большое и тяжелое. Нам так и казалось, что они разорвутся где-то близко от нас. Но это только казалось. Через несколько секунд впереди, у самых австрийских окопов, взвились высоко вверх четыре огромных столба из бурого дыма и земли. Тяжело охнули разрывы, так что вздрогнула под ногами земля… Не успел еще рассеяться дым этих разрывов, как пронеслась новая очередь… Еще четыре столба и четыре мощных грома покрыли разрывы легких снарядов. Один из тяжелых снарядов попал в какой-то дом с черепичной крышей. Поднялось облако красной пыли, послышался шум от падающей штукатурки, подобный шуму дождя… Громовые раскаты орудий превратились в один сплошной оглушительный гул, смешавшийся с непрерывным шумом и воем снарядов. А впереди, вдоль австрийских окопов, был сплошной ад. Радлов чуть не скрылся совсем за этой почти сплошной стеной комьев земли, обломков бревен, досок, штукатурки и темного дыма от разрывов. Глухие удары этих разрывов то по порядку, то по несколько сразу были похожи на то, как если бы кто-нибудь бил часто и как попало в огромный турецкий барабан.