Каждый день я спокойно оставлял позицию и уходил на несколько часов куда-нибудь в тыл, конечно, недалеко, в какое-нибудь уединенное место в лесу чтобы не видеть и не слышать никого и чтобы ничто мне не напоминало позицию. Я даже раздобыл из обоза какую-то книгу и, как вырвавшийся на свободу школьник, чуть не вприпрыжку, торопливо шел на свою прогулку. Выбрав какое-нибудь хорошенькое местечко, я ложился на шелковистую мягкую траву и, утопая в ней как в перине, нежась на солнышке, предавался своим не то думам, не то мечтам или просто читал.
В такие минуты я забывался. Мне казалось, что все пережитое было каким-то кошмарным сном и что этого ничего уже больше не будет. Но тяжко ухнувший где-нибудь снаряд или щелкнувший ружейный выстрел возвращали меня к роковой действительности. В такие минуты уединения самые разнообразные мысли вереницей проносились в голове. Я с нежностью и подолгу думал о своем родном доме, думал о том огромном непостижимом счастье, если бы мне суждено было живым и невредимым вернуться туда опять. Жизнь, как далекая, прекрасная сказочная фея, манила меня в свои объятия, обещая неизъяснимые наслаждения. Душа моя, как юная нежная узница, закованная в цепи и брошенная в этот кромешный ад войны, рвалась вон из этого пекла, к свету, солнцу, навстречу к неизведанным еще радостям жизни…
Или вдруг мои мысли перескакивали на войну, на наши последние неудачи, и тогда душу мою заполнял новый поток глубочайших, как