На рассвете 25 мая левее нас разом загрохотали десятки орудий. Лес застонал от этого неумолчного грома. В первый момент мне показалось, что это немцы подготовляют наступление. Мы с прапорщиком Муратовым выскочили из своего шалаша и, взволнованные, бросились на передовую линию. Солдаты тоже засуетились и с тревожными заспанными лицами бросились к ружьям и заняли свои места у бойниц. Но в стороне германцев все было по-прежнему спокойно, незаметно было ни малейшего шевеления. Так в напряженной тишине прошло несколько минут. Вдруг впереди, с того берега болота грозно загремел орудийный залп: «Бррр-румм-бу-бумм! Вжж-у-у… Бах-ба-ба-бах!» Снаряды с грохотом разрывались позади нас, где-то в лесной чаще. Снова залп. «Вжж-и-и-у-у-у…» – со страшной силой на мгновение свистнули снаряды. Теперь, казалось, они угодят в самые наши окопы. «Ба-ба-бах-бах!..» Снаряды разорвались между нашими окопами и проволочным заграждением, завизжали осколки, посыпались комья земли… Я видел, как изменились в лице некоторые солдаты, как изобразился ужас в их глазах, некоторые торопливо крестились, вплотную прижавшись к стенке окопа и тупо глядя по сторонам.

Вскоре открыла огонь хорошо знакомая нам фланговая германская мортирная батарея. Гранаты с треском и грохотом ломали деревья, взрывали столбами землю у самых наших окопов… Вверху звонко лопали шрапнели… Воздух сотрясался от орудийных раскатов и от ураганного огня артиллерии слева. Ничего нельзя было расслышать в двух шагах. Было уже несколько раненных осколками. Наш ротный фельдшер Новиков самоотверженно работал под огнем, делая им перевязки.

Вдруг левее нас на участке соседней с нами роты затрещали пулеметы, и германцы открыли частый ружейный огонь. Ввиду близости германских окопов ружейная трескотня звонко раздавалась в лесу и создавала впечатление, что немцы стреляют исключительно разрывными пулями: «Так-та-тах-тррр-ах-так-та-та-тах». «Ту-ту-ту-ту-ту-ту!!! – выстукивал пулемет, ему наперебой трещал другой, и все это покрывалось громом артиллерии. Наша легкая батарея отвечала редкими выстрелами. Среди этой ужасающей разрушительной силы артиллерийского огня со всем его громом, треском, шумом и воем мы все чувствовали себя такими ничтожными, беззащитными. Я силился сообразить, что все это значит, но в этом аду трудно было что-нибудь понять. Но вот пригнувшись с взволнованным лицом подбегает ко мне какой-то солдатик и кричит мне:

– Ваше благородие! К телефону!

В шуме канонады и грохота разрывов я едва мог расслышать, что он сказал. Телефон находился в нескольких десятках шагов тут же в окопах. Расстояние было хотя и небольшое, но под таким огнем прямо жутко было двинуться с места. Однако делать было нечего. Мне сообщилось волнение, охватившее всех нас, душу помимо моей воли охватывала паника, и мне приходилось напрячь все свои нравственные силы, чтобы по крайней мере хоть наружно ничем не выдать своего волнения…