– Если не веришь мне, спроси других, которых ты знаешь и которым ты веришь! – между прочим сказал великий князь и при этом назвал пять или шесть человек. В том числе меня и вас, – добавил Петрово-Соловово.

Какое впечатление произвела на государя беседа с великим князем, генералы не могли сказать: государь не имел обыкновения делиться с лицами свиты подобными впечатлениями.

Не ограничившись устной беседой, Николай Михайлович вручил государю письмо. И беседа, и письмо вызвали взрыв возмущения в императрице.

В мое же отсутствие, сказали мне генералы, государь два дня провел в Киеве. Там старалась повлиять на него императрица Мария Федоровна, много говорившая с ним о внутреннем положении государства. С неменьшим возмущением императрица Александра Федоровна реагировала и на беседу императрицы-матери. Чего именно добивались императрица-мать и великий князь Николай Михайлович – смены ли отдельных лиц в правительстве или назначения нового ответственного министерства, – этого генералы не объяснили. Судя же по тому, что доселе никаких новых решений государем не было принято, генералы предполагали, что натиск императрицы-матери и великого князя оказался бесплодным.

– Теперь вся наша надежда на вас. Может быть, вы сможете повлиять на государя, – обратился ко мне гр. Граббе.

– Я готов говорить с государем, чего бы это ни стоило. И чем скорее, тем лучше. Вы, наверное, поедете сегодня с ним на прогулку? Попросите, чтобы он принял меня! – ответил я Граббе. Граббе обещал.

В пять часов вечера мне позвонили по телефону из дворца, что государь примет меня сегодня в 7 ч. 20 м. вечера. Мне, таким образом, давалось всего десять минут: в 7 ч. 30 м. начинался обед.

Решаясь на беседу с государем, я сознавал, что делаю насколько ответственный, настолько же лично для себя опасный шаг. Но сознание необыкновенной остроты данного момента и массы соединенных с ним переживаний сделали меня совершенно бесчувственным и безразличным в отношении собственного благополучия. «Выгонит, – и слава Богу!» Так тогда я думал.

Никакой программы, никаких определенных требований я не собирался навязывать. Своей задачей я считал: раскрыть глаза царю на ничтожества, которым он отдал свое сердце и которые правят страной, и заставить его задуматься над внутренним состоянием государства, грозящим катастрофой прежде всего ему и его семейству. Что надо было дальше предпринять, чем и как исправить дело, – это должны были решить другие.

В 7 ч. 15 м. вечера я стоял в зале дворца, а равно в 7 ч. 20 м. камердинер государя пригласил меня в кабинет его величества.