Мне нравились такие девушки, но я понимал, что о мимолетном приключении здесь речь идти не может, меня сдерживал ее статус. Я был уверен, что ее интересуют только женихи королевской крови. А вот для Говарда Оксенберга никаких сдерживающих факторов не существовало, он немедленно начал ухаживать за принцессой и был принят ею весьма благосклонно. Между ними возникло взаимное влечение. Принцесса советовалась со мной, выходить ли за Говарда замуж. Я поддержал эту идею: «Хотя вы родом из разных детских, пока есть страсть, ваш брак будет работать… и все может закончиться хорошо». Она прислушалась к моему совету — и результатом их невероятного союза стала очаровательная актриса Кэтрин Оксенберг[196].

Мне часто приходилось быть посредником между двумя мирами. И американские, и европейские мои друзья просили меня помочь растолковать эмоциональные реакции и особенности поведения представителей Старого и Нового Света. Я ощущал свою принадлежность и тому, и другому.

Разница в поведении видна была даже на склонах. Европейцы с утра совершали три-четыре спуска, радовались, что так замечательно покатались, и шли отдыхать и обедать. Американцы после четырех спусков немедленно начинали думать: «Если я потороплюсь, то до обеда еще разочек успею съехать». Они бежали к подъемнику, мчались сломя голову вниз, рискуя покалечиться ради сомнительного удовольствия еще раз покорить склон.

Я был американцем… и европейцем. Я был американским дизайнером, одержимым общей американской мечтой: добиться успеха в бизнесе. Я гордился своими достижениями, но укоренившийся внутри меня европеец зорко следил за Кассини-трудоголиком, чтобы тот не начал проводить больше времени в разговорах по телефону со своим биржевым маклером, чем с друзьями. Мои приоритеты были четко расставлены. Стать богатым, как Крез, или считаться теперь, когда я достиг успеха, одним из столпов общества не было моей целью. Все, чего я хотел, это наслаждаться жизнью.

По правде говоря, серьезной внутренней борьбы у меня не происходило. Да, у меня был американский паспорт и некоторая доля американского практицизма, но душа моя оставалась в Европе. И теперь, впервые с тех пор, как я покинул Рим в 1936 году, я мог триумфально вернуться домой, на что раньше только надеялся. Несколько месяцев в году мне удавалось проводить в Европе, посещать любимые места, вернуться к старым привычкам, встречаться с прежними друзьями. Много лет я не катался на горных лыжах и вот теперь каждую зиму проводил несколько недель в Сен-Морице, Гштадте и Санкт-Антоне. Летом я часто отдыхал на Ривьере или в местах еще более роскошных, чем отель «Карлтон» — на виллах или яхтах друзей.