Елена отчаянно пыталась примириться с сестрой и в одном письме написала: «Одно я могу сказать тебе, Вера, пророчу и предрекаю: ты горько пожалеешь о том, что доверяла Соловьёву и водила с ним дружбу, но уже будет слишком поздно!.. Я ведь тоже любила его, как брата!» Позже Вера призналась: «О, сколько раз я вспоминала с тех пор и с какой горечью вспоминаю теперь эти её пророческие слова!.. теперь я увидела, на что способен этот „несчастный“ человек»[790].

Соловьёву показалось мало рассорить сестёр, и он пошёл дальше – подорвал доверие мадам де Морсье и большей части членов парижского ТО к Е. П. Блаватской и теософии.

В этот период у Елены Петровны возникли серьёзные трудности с Мохини и Баваджи. Опьянённые восторженным приёмом, который им оказали европейские теософы, они объявили сами себя гуру. Где бы они ни появлялись, люди, до встречи с ними верные делу теософии, восставали против него. Из писем Е. П. Блаватской этого времени становится очевидным, сколько путаницы и смятения они вызвали в самом движении и жизни его членов.

Через год Блаватская написала Джулии Кэмпбелл-Фер-Планк, многообещающему члену американского ТО:

Да, эта работа навлекла на меня бесчестье, всяческие унижения, ненависть, подлость и клевету. Я не возражала бы против подобного отношения со стороны случайных людей. Но, как ни прискорбно, главным образом на куски меня разрывают «теософы». Нашим мистическим птичкам хватает мудрости лишь на то, чтобы загадить собственное гнездо, вместо того чтобы улететь из него в любое другое. Воистину, «много обителей» в доме Отца нашего, но для мира мы всё одно. И мне горько оттого, что я сама создала «Франкенштейна», только чтобы он попытался разбить меня на куски. Что ж, так тому и быть, видно, такова моя карма. «Баркис готов» даже стать навозом для поля теософии, при условии, что когда-нибудь оно даст урожай.