«Свобода студентов, которой они в сравнении с выпускающей их школой пользуются в университете, заключена преимущественно в отношении их умственной деятельности. В университете студенты не подчинены никакому принуждению, никто их не подгоняет, но и ничто от них не закрыто.
Никто не приказывает им посещать ту или иную лекцию, никто не может им сделать упрек, если они это делают неаккуратно или совсем прекращают посещение. Над всеми их занятиями нет никакого иного контроля, кроме того, который они сами добровольно предоставляют своему преподавателю. Они знают, что от них будет потребовано, когда они покинут университет, и какие экзамены им предстоят, но с каким рвением они захотят готовиться к этой цели и как его равномерно или неравномерно распределить, это остается полностью на их собственном усмотрении. Университет заботится лишь о том, чтобы им хватало вспомогательных средств для более глубокого усвоения учебы, однако насколько хорошо или плохо они ими пользуются, об этом (хоть такое и заметно) непосредственно все-таки никто не дает отчета».
Такой организации учебы несправедливо бросать упрек в том, что она позволяет молодым людям «безответственно и без пользы для себя тратить лучшее время своей жизни». Напротив, писал он, она нужна потому, что «целью университета является не учеба сама по себе и ради самой себя, но познание, и здесь не только наполняется память и обогащается ум, но в юношах должна возбуждаться, если это только возможно, совсем новая жизнь, высший, истинно научный дух. А это уж никак не удастся по принуждению; такую попытку можно предпринять только в атмосфере полной свободы духа». При этом возможность такого преображения учащегося юношества под действием науки Шлейермахер связывал именно с национальными особенностями немецкого характера. «Эта часть студенческой свободы зависит от нашего национального воззрения на достоинство науки, и нам было бы невозможно иначе обращаться с теми, кому мы предназначили стать обладателями этих знаний».
Эти принципы внедрены в немецкие университеты. Через сто лет в ЛПИ, даже на физмехе, об этом можно было только мечтать.
Первый семестр – начало
Первый семестр – начало
24. Шпага ассоциировалась у меня с психологической трамвой. Однажды наш тренер по современному пятиборью в Киеве привел нас на мастер-класс к знаменитому тренеру Колчинскому. Тот опаздывал, и какой-то мелкий пацан предложил не терять времени и пока поработать с ним. Фехтование я любил, у меня получалось, но я проиграл почти всухую. Старшие разделись, чтобы с ним разделаться, но проиграли тоже. Как-то чувствовалось, что ему доставляет удовольствие куражиться над нами. Кто же знал, что мелким пацаном был Гриша Крисс, так и не прибавивший в росте, будущий олимпийский чемпион, который практически жил и чуть ли не ночевал в зале. Рост и длина рук имеет в шпаге большое значение, но Гриша был самородком, которого Колчинский не стал ломать, и он непонятно как и чем побеждал всех.