В «Тавриде» Батюшкова нет характерных подробностей, названий рек, городов, долин, нет ничего, что можно было бы назвать местным колоритом. Только два отличительных признака у этой страны: ясное небо и кроткие волны. Ни диких скал, ни пропастей, ни бурь…

Кроткое море и ясное небо – не случайные эпитеты в «Тавриде». Они выражают ту доброту природы, которая делает труд человека счастливым и жизнь преисполненной радости и любви. Таврида – страна поэтической мечты, сама гармония.

Пушкин считал «Тавриду» лучшей элегией Батюшкова «по чувству, по гармонии, по искусству стихосложения, по роскоши и необрежности воображения». Прежде всего «по чувству». Это значило, что Пушкин ценил здесь чисто элегическое начало, мечту, которая и составляла главную суть элегии.

iii

У Пушкина была замечательная память. Она сохранила ему не туманные воспоминания, подобные мимо бегущим облакам, а ясные, отчетливые черты того, что хотелось ему запомнить.

Так, осенью 1823 года, когда работал он над строфами, изображающими резкий, демонический характер Онегина, пришло ему на память мрачное видение, которое тут же набросал он между строф. Пушкин нарисовал черную скалу в виде ворот, стоящих на светлой поверхности, немного ниже – мрачную фигуру беса, сокрытого во тьме, а вокруг него – пляшущих мелких бесенят и ведьму на помеле.

Всё это было бы совершенно фантастично, если бы черная скала в виде ворот не была точнейшим до мельчайших подробностей изображением Шайтан-Капу[84], или так называемых Карадагских ворот, которые увидел Пушкин днем 18 августа 1820 года с брига «Мингрелия» по пути в Гурзуф.

Любопытное это место. Здесь крутые черно-ржавые бока Черной горы, когда-то огнедышащего вулкана, омываются зеленоватой влагой моря. Это целый вулканический мир. Склоны берегового хребта, впрочем, не очень высокие, образуют у моря отвесные обрывы, дикие ущелья, глубокие колодцы, пики скал и осыпи. Всюду висящие камни, зияющие отверстия.

Здесь нет растительности, только местами отдельные деревца уцепились своими корнями за голые, выжженные солнцем откосы.

Всё мертво в этом царстве застывшей лавы.

Карадагские ворота, иначе называемые Чертовыми, темной тенью стоят на светлой глади моря. А вверху, поодаль отовсюду громоздится «чертовщина»: скала Шайтан, Чертов палец и Чертов камень, свод которого поддерживают столбы, искусно выточенные ветром.

Еще с давних, дотатарских, времен рыбаки, забрасывающие сети близ темных Карадагских скал, знали эти глубокие колодцы, пещеры и таинственные ворота. Мир застывших туфов и лавы казался им адской преисподней. Как и во всех других местах полуострова, недавние татарские названия были не больше как переводом старых, греческих. Рассказчиками всей этой «чертовщины», несомненно, являлись рыбаки и моряки, ходившие вдоль побережья на своих лодках и кораблях.