Он писал брату: «Счастливейшие минуты жизни моей провел я посреди семейства почтенного Раевского. Я не видел в нем героя, славу русского войска, я в нем любил человека с ясным умом, с простой прекрасной душою, снисходительного, попечительного друга, всегда милого, ласкового хозяина… Человек без предрассудков, с сильным характером и чувствительный, он невольно привяжет к себе всякого… Все его дочери – прелесть. Старшая – женщина необыкновенная».

Всё здесь в Гурзуфе располагало к влюбленности. И, быть может, самая большая влюбленность Пушкина относилась к самой Тавриде, пленившей его своим «синим, чистым небом и светлым морем», несравненной своей гармонией света и тени, открытых горизонтов и причудливого рисунка гор.

«Всё живо там, всё там очей отрада», – писал Пушкин, переделывая начатые было стихи: «Всё нежит взор», «Всё манит взор», «Всё нежит ум». В стихах и прозе не уставал повторять он о «сладостной тени», о «тихих берегах», о мирном, теплом, светлом, ясном.

По черновым наброскам и известным стихотворениям, посвященным «полуденному краю», мы можем проследить места гурзуфских прогулок Пушкина, увидеть то, что радовало его глаз.

Пушкин вставал на заре. Как впечатление раннего гурзуфского утра, родилось первое лирическое создание «в духе древних» – «Нереида»:

В этот «час утра безмятежный» Пушкин совершает верховую прогулку в горы. Узкая, но хорошо езженная дорога на Артек вьется поверху, но всё время над морем.

Но и дневное солнце не страшит Пушкина. Он переносит палящие его лучи «с равнодушием природного неаполитанца».

Август, последний месяц южнобережного лета, поистине блистателен. В августе созревающие плоды как будто насквозь пронизаны солнцем.

Не боясь полуденного жара, ходит Александр Пушкин по холмам и долам Гурзуфа, заглядывает под сень виноградных решеток, и «прозрачный яхонт винограда» кажется ему ярче, прекраснее весенних цветов:

В садах на широколистных смоковницах наливаются соками «золотые фиги», зреет «шелковицы рдяный плод».

Вечером, когда на темном небосклоне являлись звезды, Пушкин слышал, как мечтательная Екатерина Николаевна Раевская называла сестрам «свою звезду». Пушкин запомнил эти ночи и звезду, которую Раевская показывала сестрам. Через два месяца после отъезда из Гурзуфа в ноябре 1820 года он писал:

Яркое сияние луны так не похоже было на мглистый, туманный восход ее где-нибудь на севере, в Петербурге, в Михайловском.

Лунным вечером один или с другом (с молодым Раевским) возвращается Пушкин с прогулки.

Вероятно, это «темный» ай-данильский можжевеловый лес. В то время подходил он совсем близко к холмам Гурзуфа. Сюда шла хорошая кордонная тропа, которая за перевалом западного гурзуфского утеса погружалась в прохладный лесной сумрак.