В. Г. Сахновский в виде разъяснения для будущих ораторов указывает, что доклады пишутся членами Академии в той форме, которую они находят нужным. Что касается обсуждения докладов, то предполагается, что в них принимают участие те лица, которые знакомы с материалом доклада.

В. В. Тихонович говорит, что в отношении книг Станиславского есть какой-то гипноз, от которого не свободен и докладчик. От этого фетишизма надо избавиться. Книга, с одной стороны, – монография гениального художника, с другой – работа, где Станиславский теоретизирует. Книга проникнута не сальеризмом, а проникнута бессознательным вчувствованием. Книга субъективистична, и это снижает ее теоретическую ценность. В Станиславском живет ненависть к неоправданному на сцене.

Надо отметить – замечательная жизнь протекает оторванной от общественности. Наступает 1905 год, и театр уезжает за границу[1395]. Непонятно, как это большие люди хотят лишь играть и отказываются участвовать в широкой общественной жизни! Октябрь приобщает широкие массы к искусству, по мнению Станиславского. Но он упускает из виду, что, может быть, массы потребуют иного искусства.

Книгу не следует переоценивать. Интереснее Станиславский как художник, а не как теоретик. В этом отношении он беспомощен.

Товарищ Окулов-Тамарин[1396] говорит, что в докладе не было указано, что в книге мало отмечено о Станиславском как о режиссере. Это большое упущение. Ведь несомненно, что индивидуальности актеров театра затмеваются тем режиссерским талантом, каким был Станиславский. И секрет успеха театра в обаянии его личности и фанатизме его труппы, шедшей за ним.

П. М. Якобсон говорит, что надо во избежание новых недоразумений указать, что Станиславский совсем в книге не теоретизирует. Вопрос о теории надо ставить в двух плоскостях: 1) теория театра как наука – этим Станиславский не занимается и 2) теория актерской игры и режиссуры – этому посвящено очень многое в книге, но тут он отнюдь не беспомощен. Но книга Станиславского ценна и для науки тем, что открывает новые стороны в театральном предмете. И в этом ее исключительное значение, непохожесть на всякие другие мемуары.

Л. Я. Гуревич указывает следующее: Н. Д. Волков говорил, что Станиславский напишет как бы некоторую грамматику. Он не напишет свою систему в такой сухой форме. Однако как факт надо сообщить, что такая книга частично им написана. Способ изложения, действительно, не грамматика. Он долго искал нужный способ изложения, теперь он найден.

В. Г. Сахновский считает, что главное в книге – наведение внимания читателя на ту жизнь, которую Станиславский выдумал. Есть в книге некоторая дидактика. Он учит актера, как брать жизнь. Н. Д. Волков говорил о психологизации фактов – это не то. Станиславский всю жизнь делает предметом художественного наблюдения. Вся его внутренняя установка на жизнь не совпадала с той логикой, какая в нем самом ставила себе известные задачи. Сама книга как бы роман, как у Руссо «Новая Элоиза». Он пишет не мемуары, а о жизни и потому и не говорит о вопросах общественности. Самое существенное в книге – о жизни в искусстве. В ней рассыпан известный вагнеризм, есть внутренняя стройность и внешняя рассыпанность. Здесь очень много требований к читателю. Прав П. А. Марков, что книга интересна, если подвергнуть анализу сам метод писания о театре. В плане культурного творчества книга очень примечательна. Она много дает и актеру, и режиссеру.