Только чему могла научить этих «маленьких детей» взрослая Кассандра теперь, когда количество сказанных глупостей перешло все пределы, и каково ей было находиться одновременно с обоими? О чем говорить? Укорять? Ругать? Пытаться помирить? Утешить? Но у нее уже не было на это сил.

Единственное, что ей оставалось, – из постылого родительского дома бежать. Она и сбежала. Уехала на несколько месяцев в Сергиев Посад, где ее опорой стал отец Павел – именно в его семье девушка нашла то, чего так недоставало в родительской часовенке.

«Кажется, Таня едет к Вам и будет жаловаться. Ну Бог с ней», – писал Розанов Флоренскому весной шестнадцатого года.

«Мне нравился их спокойный дом, тихие, послушные дети, заботливая теща Флоренского, Надежда Петровна Гиацинтова, приветливая жена Павла Александровича – Анна Михайловна, и интересные беседы с Павлом Александровичем, – вспоминала впоследствии сама Татьяна Васильевна. – Он видел отлично мое убитое душевное состояние; так рано пошатнувшееся здоровье, неудовлетворенность и недовольство собой, печаль о неустройстве нашей семьи, болезнь бедной матери, полная растерянность от всех обстоятельств жизни».

Из Сергиева Посада она вернулась в другом состоянии духа, просветленная, набравшаяся сил, потом опять уехала, а у отца не переставала болеть за нее душа. Татьяне было уже за двадцать, она окончила гимназию, не знала, что делать дальше, пробовала заниматься философией, преподавать («Тут я, под влиянием Лосского, увлеклась философией и надеялась, что я лучше буду понимать работы моего отца и в будущем могу быть полезной в издании его работ. Папа смеялся: “Зачем тебе философия, чтобы понимать меня? Это совсем необязательно”»), однако никакой личной истории у нее тоже, как и у Али, не складывалось. И это мучило его, как мучило бы любого отца – но В. В. особенно.

Хорошо ему было писать в «Опавших листьях» про чужих, далеких, незнакомых барышень: главное, девоньки, выйти пораньше замуж, да нарожать побольше детей. Хорошо было получать письма от читательниц, флиртовать и вступать с ними в легкомысленную либо назидательную, ни к чему не обязывающую переписку, хорошо было рисоваться перед читателем и рисовать ему свой женский идеал: «Волосы гладенькие, не густые. Пробор посередине, и кожа в проборе белая, благородная. Вся миловидна. Не велика, не мала. Одета скромно, но без постного. В лице улыбка. Руки, ноги не утомляются. Раз в году округляется… главная добродетель в женщине… есть изящество манер, миловидность (другое, чем красота) лица, рост небольшой, но округлый, сложение тела нежное, не угловатое, ум проникновенно-сладкий, душа добрая и ласковая».