Ну – горе, унижение, несчастие.

Но:

Нашли, – после писем этого негодяя, к Верочке, что он “все хочет ее тела”, Дневник самой Верочки. Нужно заметить, что она “отбилась от родителей”, ни матери, ни меня, ни сестры старшей – никого не слушала, и мы просто “плюнули” на нелепого, испорченного, в высшей степени грубого ребенка (15 или 16? лет, крупная очень). И что же: в Дневнике открылась такая чудная душа… Прямо – святая, и глубоко невинная девочка, совсем младенец. В неписанных частях, дальше, стоит кратко: “Я пришла и легла к нему на постель и отдалась ему. Мне было хорошо”».

Сюжет, перекликающийся с известным рассказом Бунина, который будет написан чуть позднее, но очевидно, что-то подобное присутствовало в тяжелом, спертом воздухе Серебряного века, только Розанову было не до литературы. Он и правда не знал, что с потерявшей уже не ягодку, а – выражаясь языком мещанским – честь дочерью-гимназисткой делать.

«Вера совсем вырывает повод… Величайший страх, что она попадет в руки хулигана, который ее просто начнет перепродавать. Вот встреча с “фетишем” и что поделаешь».

Эти события происходили за несколько лет до его собственных «любовных приключений» и до второго ухода Александры Михайловны из дома, вызванного делом Бейлиса. «Санька Б.» была на тот момент ему еще союзницей, Шурушкой («советчица, – тоже ужасно любит Веру»), и они вместе, не привлекая больную мать, втайне от нее решали, то ли срочно выдавать оступившуюся девочку замуж, то ли: «Одно нахожу средство, одно спасение, чтобы она попала к благородному, сострадательному, великодушному человеку, хоть бы “так” (“не до жиру, быть бы живу”). Иначе она погибнет в самом грубом, голодном смысле. Просто ей надо удовлетворение, и постоянное, и у себя дома – а там ребенок и новая любовь и новая к дому (где колыбель) привязанность, и все относительно (душа) будет спасено».

Отец Павел был суров. С одной стороны, он находил намерение Розанова выдать дочь замуж разумным, причем не только в отношении ее самой, но и в плане розановских идей и представлений на эту тему: «То, что пишете о своих чувствах по поводу Веры, меня в сущности радует, ибо Вы вступили в цикл православных чувств и идей брака. Тут-то Вам и должно быть ясно, что есть глубокие онтологические основания противиться разводу и т. д.».

Но с другой: «Не могу утешить Вас лживыми уверениями, что “это ничего” и т. п. и пустыми успокоениями. Увы! Мне думается, что “это” именно то, что не проходит для девушки никогда, – не в смысле мещанских понятий о “чести”, а в смысле какого-то нравственного надлома, после которого непременно должно или начаться восхождение к небу, или быстрое падение и огрубление».