– Да, сил мало. Прежде в Университет ездил, читал студентам, потом студенты у меня собирались, а теперь всего два-три шага сделать могу… Теперь уже не читаю.

Но велика отрава писательства. Через несколько минут он сказал мне, что хотел бы вслух прочесть новую свою поэму… “Это не длинно, час, полтора…” – “Дорогой Вячеслав Иванович, у нас минуты считаны. Мы на один день в Риме…” – “Ну, так вкратце расскажу вам…”

Не помню содержания поэмы – нечто фантастическо-символическое, как будто связанное с древней Сербией – какой-то король…

Для меня дело было не в поэме, а в нем самом, отчасти и в моей дальней молодости, в счастливых временах цветения, поэзии, Италии – тут же был символ расставания…

Но минуты наши действительно были считаны… Пробыли у него полчаса, обнялись и расцеловались. Оба, конечно, понимали, что никогда не увидимся»[530].

«Поэмой», о которой говорил Борис Зайцев, была «Повесть о Светомире Царевиче», занимавшая последние годы все мысли и время поэта. О великолепном чтении Вяч. Иванова вспоминала его дочь: «Часто устраивались интимные чтения, где два или три слушателя посвящались в последние приключения героев романа. Мы глубоко сожалеем о том, что эти чтения не были записаны на пленку. Ничто не может их описать, язык романа, который в чтении Вячеслава воспринимался как естественный, красивый, очень простой и ясный, как современная речь, в наши дни еще мало кем до конца понят. Как-то раз я слышала попытку чтения повести, сделанную талантливейшим чтецом Романом Якобсоном, и со страхом услышала, что все выходит фальшиво. Дело в том, что Вячеслав, когда писал и читал Светомира, не стилизовал, а просто погружался в свой коренной, душевный, еще с младенчества сохраненный русский язык. Он искренно так думал, так любил, говорил и писал»[531].

Вяч. Иванов чувствовал приближение кончины и стремился скорее завершить свои труды. Едва ходя по дому, он ни на день не прерывал работы. Кроме «Светомира» последний год он по заказу Ватикана писал предисловие и комментарии к Псалтири. Закончил их он за несколько дней до смерти. Книга эта словно закольцевала его жизнь от младенчества до последнего вздоха.

О том, каким был поэт на закате дней, рассказывала Лидия Иванова: «В последние годы Вячеслав становился все светлее, гармоничнее, проще. Он радовался всякому проявлению жизни: солнцу, Риму, ласковому движению, веселью и юмору… Интересовался и требовал подробнейших отчетов о деятельности и моей и Диминой… Очень любил разнообразных посетителей и горячо всеми интересовался…»[533]