Несостоятельность концепции «героя» в карлейлевской интерпретации Чернышевский показал в 5-й статье «Очерков гоголевского периода русской литературы». Вслед за Белинским он утверждал, что личность прежде всего является «служительницею времени и исторической необходимости» (III, 182). Как бы в противовес боткинским переводам из Карлейля и написанной Дружининым в духе Карлейля биографии Крабба Чернышевский заканчивает вторую (общую) статью работы о Лессинге определением «исторического значения» этого писателя, чтобы «предохранить себя от безграничного превознесения его» (IV, 72–73). Нельзя не признать, что у самого Чернышевского эти выводы, полемически заостренные против теории «героической личности», не были лишены крайностей. По мысли биографа, «совершение великих мировых событий не зависит ни от чьей воли, ни от какой личности. Они совершаются по закону столь же непреложному, как закон тяготения и органического возрастания». От сильной личности зависит лишь время и способ совершения данного события (IV, 70). Такой неучет всего диалектического своеобразия связей личности с историей был в свое время отмечен Г. В. Плехановым, писавшим, что «история имела бы другую физиономию, если бы влиявшие на нее единичные причины (отдельные личности. – А. Д.) были заменены другими причинами того же порядка».[1115] Эта слабая сторона воззрений Чернышевского на роль личности в истории сказалась в «Лессинге». Деятельность немецкого писателя «распланирована» биографом таким образом, чтобы подчеркнуть абсолютную зависимость личности от потребностей эпохи. Даже бреславльский период жизни Лессинга, проводившего время преимущественно за картами, был, по Чернышевскому, полон расчета на отдых и на создание после него капитальных произведений (см.: IV, 145). Не столько желанием Чернышевского перенести свои черты на Лессинга, силою ума и сознательной планировкой работы совершившего переворот в жизни Германии,[1116] сколько постоянной убежденностью в полной зависимости личности от «неизбежного и неотвратимого, как течение великой реки» хода мировых событий (IV, 70, 71) следует, на наш взгляд, объяснять такое построение биографии немецкого писателя.

Тот же методологический просчет виден в жизнеописании Пушкина, опубликованном Чернышевским в 1856 г. Исследователи неоднократно отмечали, что при глубокой историчности выводы автора изобиловали ошибочными формулировками.[1117] Он ограничил деятельность и значение Пушкина ролью поэта художественной формы, поэта «чистого художества» (см.: II, 473). И дело не только в том, что биографу не были известны факты подлинного отношения поэта к социальным вопросам времени. По убеждению Чернышевского, творчество автора «Евгения Онегина» вполне соответствовало историческим потребностям развития русской литературы, нуждавшейся в совершенствовании художественной формы, выполнением этой задачи и ограничивалось значение поэта.