И это совершенно понятно, ибо для частного лица поездка, например, из Намангана в Андижан (около 75 верст) была тогда зачастую довольно рискованным предприятием, а поездка из Коканда в Ташкент (около 300 верст) представлялась большим, трудным и, безусловно, небезопасным путешествием, ибо в каждом населенном пункте можно было натерпеться всяких неприятностей от разных ханских чиновников, привыкших к вымогательствам; ни на одной переправе нельзя было проехать безостановочно, не ублаготворив главного заправилу и состоявшую при нем челядь, а в любом пустынном месте легко могли ограбить и даже зарезать разбойники.

В конце концов эта малая подвижность населения, в особенности в городах и больших селениях Ферганы, доходила до того, что должник, сбегавший из города и заведомо скрывавшийся в ближайшем селении, иногда всего в 5–6 верстах, считался уже неуловимым.

Невзирая на то, что религия настоятельно требует от каждого мусульманина совершения им хоть раз в жизни хаджа, поклонения меккским святыням, хаджи, лицо, совершившее этот хадж, было большой редкостью, ибо в то время попасть из Ташкента, Коканда или Самарканда в Мекку, совершив длинное, трудное и опасное путешествие через Турцию или через Индию, было более чем затруднительно во всех отношениях, не исключая и неизбежности очень больших денежных расходов.

Одним из прямых последствий малой подвижности населения была между прочим чрезвычайная скудость географических и этнографических сведений. Кроме сартов, киргизов, татар и евреев, туземец хорошо знал только индусов, которые наезжали сюда частью в качестве торговцев, а главным образом – в качестве ростовщиков[514]. Немногим приходилось видеть китайцев, дунган и калмыков, очень немногие имели представление о туркменах, персах, турках и арабах. Все лишь понаслышке знали о существовании урусов (русских) и фарангов, под именем которых смутно представляли себе всех вообще западноевропейцев, не делая еще различия между фарангами и инглисами, причем из всей этой аморфной массы не менее смутно и бесформенно выделялся рум, ассимилировавший в себе представления о Византии, о Греции, о Риме и о современной Турции. Столь же смутные представления имелись о Персии, Малой Азии, Абиссинии[515] и Египте. Большинство под именем хабаш разумело и абиссинцев, и негров; под Мисром[516] разумели и Каир, и весь вообще Египет.

Вместе с тем этого пробела не могла возместить и тогдашняя местная гражданская наука, так как положение ее было поистине печальным. При багдадских халифах мусульманские ученые, вследствие установившихся тогда постоянных сношений с Индией и с Византией, с одинаковым усердием и интересом изучали и двигали вперед как богословскую и юридическую науку (шариат), так равно и многие отделы науки общей или гражданской, к числу которых следует прежде всего отнести математику, астрономию, географию, медицину и философию.