Последнее меня в особенности заинтересовало, и я поехал на Аптекарский остров.

II

В газетах стояло: прием от 12 до 4 часов пополудни. Аптекарский остров, почти город; местность низкая, улицы пыльные, и вдобавок сырость от Невы. Министерская дача старая, деревянная. От Невы ее отделяет шоссе и аллея старых берез. К подъезду дачи подъезжало и подходило много людей, начиная от облеченных в блестящие мундиры до непрезентабельных, простых картузов. Были женщины с прошениями, завернутыми в платочки, из числа тех, которых всегда много там, где что-либо возможно получить. Со мною на ступеньки крыльца поднялся некто в поддевке и сапогах бутылками. Он тут же, не стесняясь высморкался без помощи платка.

«Неужели же и этот будет рассуждать с первым министром?» – подумал я.

Но оказалось, что это был саратовский богатый мельник, и, как лично известный министру, он был сейчас же, не в очередь, принят. Мельник объяснил, что он опасается поджога мельницы, и явился просить охраны.

– Обещал вам министр охрану? – спрашиваю его, когда он вернулся после аудиенции.

– Обещал, только…

– Что только?

– А то, что те, бунтари, которые грозят сжечь мельницу, все же и сожгут. Говорил братьям: надо откупиться, заплатить, сколько там они требуют. Заспорили. Поезжай, похлопочи. Да не было бы хуже! Обозлятся еще эти сицилисты. Ну, времечко! Истинное горе!

Мельник нахлобучил картуз и уехал.

По аллее вдоль Невы расхаживали городовые; суетился околоточный, чуть ли далее не два; стояло несколько конных полицейских, и на крыльце подъезда было с полдюжины жандармов. Но на эту формальную, выставочную охрану никто не обращал внимания. Все шли прямо, без задержки, в большие темноватые сени-приемную и рассаживались на стульях вдоль стен. Тут со скучающим видом толпилось несколько сторожей, но именно только толпилось. Они тоже, очевидно, считались охраной.

Из сеней-приемной одна дверь, прямо против входной, вела во внутренние комнаты; другая – в небольшую комнатку секретарскую; далее через открытые двери виднелся кабинет министра, тоже небольшое помещение. Он пока был пуст. Хотя был уже в исходе час, прием еще не начинался или, вернее, как сообщали сторожа, Столыпин в это время принимал в другом кабинете предводителей дворянства, зачем-то приглашенных в этот день.

Мундирные и военные проходили в секретарскую; мы, публика попроще, оставались в приемной. Толстый швейцар Дементьев со множеством медалей предупредительно снимал с привилегированных верхнее платье и приотворял для прохода дверь в секретарскую. По русскому обычаю, ему за это пропускаемые всовывали кое-что в лапу.