Стало одновременно ясно, как наше обоюдное положение деликатно. Было бы естественно эту беседу не держать про себя, а передать всем членам партии. Но этого было нельзя. Она при наших нравах непременно бы попала в печать. На это я не имел права. Как встреча врагов во время войны, она была бы соблазном для обеих сторон. При настроении правых она могла бы вредить Столыпину в глазах государя. А для кадетов она показалась бы с моей стороны нарушением «дисциплины», если не просто «изменой». И притом мое впечатление от беседы так расходилось с официальным воззрением партии на Столыпина как на непримиримого врага и Думы, и конституции, что для того, чтобы других убедить, нужны были более веские основания, чем наш разговор. Кроме недоразумения и злостного перетолкования, из моего сообщения о нашем разговоре ничего бы не вышло. Поэтому я о ней рассказал только тем самым близким единомышленникам, которых во фракции кадет шутя называли, как и меня, «черносотенными», – Челнокову, Булгакову и Струве. Мы одни о ней знали.

Из этой встречи регулярного контакта со Столыпиным не получилось. Чаще других его из нас видал Челноков. Он с ним встречался как секретарь Думы; ходил с ходатайствами; как человек общительный, мог обо всем разговаривать. Но он был сам недостаточно в курсе кадетской высокой «политики». Зато он старался содействовать сближению Столыпина и с другими, более влиятельными, чем он, депутатами. <…>

5 апреля была выбрана аграрная комиссия, все аграрные законы в нее переданы, а прения «по направлению» их все-таки продолжались. Смысла они уже не имели, и никто их не слушал. Но когда после пасхальных каникул, в конце апреля или в начале мая, Челноков повидал Столыпина, он пришел к нам озабоченный: «Столыпин, – рассказывал он своим красочным языком, – „помешался“ на аграрном вопросе». Он сказал Челнокову: «Прежде я только думал, что спасение России в ликвидации общины; теперь я это знаю наверное. Без этого никакая конституция в России пользы не сделает». Челноков прибавлял от себя: «Когда Столыпин наделает своих „черносотенных мужичков“, он будет готов им дать какие угодно права и свободы». В таком толковании взглядов Столыпина была доля правды. Но Челноков сообщил и другое: «Столыпин встревожен таинственными работами аграрной комиссии, куда представители министерства не приглашались; он боится, что комиссия ему готовит сюрприз. Вдруг она его аграрные законы по 87-й ст<атье> отвергнет? Этого он не допустит. Дума тогда будет тотчас распущена». Об этом он заранее и предупреждал Челнокова.