«Что же, по-вашему, мне следовало сделать? – спросил Столыпин. – Проглотить пилюлю и расписаться в проделанной надо мной как председателем Совета министров хирургической операции?»

Я ответил ему, что, по моему мнению, был иной путь – путь борьбы без насилия над законом и над самим государем, а именно: немедленное внесение того же закона в Думу, соглашение с председателем ее и главами фракций о немедленном рассмотрении его и новое направление принятого проекта в Государственный совет, и там уже следует принять чрез председателя его и с полномочиями от государя меры к тому, чтобы на этот раз интрига не была допущена, по крайней мере среди членов Совета по назначению. Потеря в этом случае времени, хотя бы в один год или даже более, уравновешивалась бы огромными выгодами от соблюдения закона.

Столыпин ответил мне: «Может быть, вы или другой могли бы проделать всю эту длительную процедуру, но у меня на нее нет ни желания, ни умения. Лучше разрубить узел разом, чем мучиться месяцами над работой разматывания клубка интриг и в то же время бороться каждый час и каждый день с окружающей опасностью. Вы правы в одном, что государь не простит мне, если ему придется исполнять мою просьбу, но мне это безразлично, так как и без того я отлично знаю, что до меня добираются со всех сторон, и я здесь ненадолго».

На этом мы расстались, и Столыпин обещал держать меня в курсе всех получаемых сведений.

На самом деле я не получил от него никакого сообщения в течение четырех дней и решительно ничего не знал о том, в каком положении находится весь этот болезненный вопрос.

Звонить к Столыпину по телефону я не решался, чтобы не дать ему повода предположить, что я лично заинтересован в конечной развязке, тем более что до меня уже доходили клубные сплетни, что в случае ухода П<етр> А<ркадьевич> мне предстоит заменить его. Я знал, кроме того, что он был простужен и не выходил из дома. От Крыжановского, отлично вообще осведомленного о всех делах этого рода, я получал ежедневные сообщения, что кризис еще не разрешен и в Министерстве внутренних дел господствует очень подавленное и тревожное настроение. Делал ли сам Столыпин какие-либо попытки к ускоренно решения, я не знал, как не знаю и до сих пор.

В эти дни несомненно тяжелого ожидания я получил по телефону от состоявшего при императрице Марии Федоровне гофмейстера князя Шервашидзе приглашение явиться к императрице, которая желает меня видеть. Я не помню числа, но хорошо припоминаю, что это было в субботу.

Императрица приняла меня в три часа дня и сказала, что желала бы узнать от меня, что произошло с П. А. Столыпиным, так как она слышит со всех сторон, что он уже несколько дней тому назад был у государя и просил уволить его вовсе от службы, но из-за чего все это произошло, она никак не может понять, потому что с разных сторон слышит такие неясные рассказы, что ей просто хочется знать правду, так как она завтра будет обедать у государя в Царском Селе и хотела бы быть в курсе того, что произошло, так как иногда государь говорит с ней о том, что его тревожит.