В Лионе, где рабочие-текстильщики тяжело страдали от хозяйственного кризиса, кипели митинги, на которых анархисты призывали к социализации фабрик и шахт и добивались принятия соответствующих резолюций. Доведенные до отчаяния нищетой люди решались на крайние меры: была взорвана бомба в одном из роскошных кафе и у входа в рекрутское присутствие. Власти ответили арестом шестидесяти анархистов – преимущественно рабочих.

С 18 октября по 22 декабря в Риоме шел процесс над двадцатью тремя шахтерами из Монсо-ле-Мина. Правда, доказательств причастности к августовскому бунту найти не удавалось, поэтому приговоры оказались сравнительно мягкими: один из обвиняемых получил пять лет тюрьмы, еще один – три года, два человека – по два года, трое – по одному году, остальных же пришлось оправдать. В Лионе власти судили редакторов анархистских газет Droit social и L'Étendard Бонту и Клода-Доминика Крестена (1856–?), обвинив их в подстрекательстве к убийствам и поджогам: их приговорили к году тюрьмы и штрафу в две тысячи франков каждого.

* * *

Кропоткин не имел непосредственного отношения к инцидентам в Монсо-ле-Мине и Лионе. Осень и начало зимы 1882 года он жил в Кло-де-Шармий под Тононом, на квартире у той же самой мадам Сансо и работал над статьями по географии и этнографии для Nature и других изданий. Его жена училась в Женеве и возвращалась на воскресенье. С ними вместе проживал брат Софьи Григорьевны, Анатолий: тяжело больной туберкулезом, он умер 21 декабря. Сам Кропоткин в Швейцарии опять почувствовал себя лучше: «Мое здоровье совсем поправилось, – сообщал он в письме Лаврову. – Я работаю не менее 7 часов в сутки за письменным столом; я принялся рационально лечиться, то есть каждый день либо вспахиваю наш огород, либо пилю дрова. Мускулы окрепли, удушье и лихорадка прошли, грудь болит очень редко. Соня тоже здорова»[882].

Зато за Кропоткиным неотрывно следили царские шпионы, кружившие вокруг как коршуны. В свою очередь, французская полиция и печать пытались доказать его причастность к взрывам насилия во Франции. Газеты призывали арестовать его, и в его адрес шла волна различных провокационных писем. «Обратили ли вы внимание на кампанию с призывами выслать меня из Франции, поднятую в печати? – писал он Джону Скотту Келти. – Вначале меня пытались примешать к восстанию в Монсо. Когда из этого ничего не вышло, поднялась кампания, чтобы доказать, что я являюсь душою конспираторов (глупая выдумка) в Париже. Теперь утверждают, что я все время езжу в Женеву. В действительности я не покидал Тонон ни на один час. И полиция знает это очень хорошо, поскольку они видят меня каждый день на улицах нашего маленького городка!»[883]