Находясь в Клерво, Кропоткин продолжал активно работать и писать для научных изданий. Французская Академия наук и известный ученый-философ Эрнест Ренан (1823–1892) предоставляли в его распоряжение книги из своих библиотек. Книги «с воли» приходили и от друзей. Было довольно времени и для размышлений о философских и научных основах анархизма. «Лично я не имею никакого основания жаловаться на годы, проведенные мною во французской тюрьме, – вспоминал он позднее. – Для деятельного и независимого человека потеря свободы и деятельности сама по себе уже такое большое лишение, что обо всех остальных тюремных лишениях не стоит и говорить»[901]. Заключенных анархистов мучила нехватка информации о социальных движениях и событиях во Франции, о которых доходили только слухи.
Хотя условия заключения в Клерво были несравнимы с теми, которые Петру Алексеевичу пришлось пережить в русских тюрьмах, его подточенное здоровье вновь испортилось. К концу первого года он снова хворал от цинги, к которой прибавилась малярия из окрестных болот. Софья Григорьевна училась и работала в Париже и собиралась сдавать экзамен на звание доктора естественных наук. Но теперь она переехала в Клерво, поближе к мужу, и поселилась в гостинице. Свидания были разрешены: вначале раз в два месяца и в присутствии надзирателя, а затем и ежедневно, в домике, где помещался караульный пост. Им даже разрешили гулять под наблюдением в саду. Узнику удавалось переписываться с Дюмартере, Келти и Элизе Реклю.
«Конец первого года, в особенности в мрачную зиму, всегда тяжел для заключенного, – писал Петр Алексеевич в воспоминаниях. – И когда наступает весна, больше чем когда-либо чувствуется лишение свободы. Когда я видел из окна камеры, как луга снова покрываются зеленью, а на холмах опять висит весенняя дымка; когда в долине, бывало, промчится поезд, я, конечно, испытывал сильное желанье последовать за ним, подышать лесным воздухом или унестись в поток человеческой жизни в большом городе. Но тот, кто связывает свою судьбу с тою или другою крайнею партией, должен быть готов провести годы в тюрьме, и ему не следует на это роптать»[902].
Но даже в тюрьме, имея большие проблемы со здоровьем, он находит добрые слова, чтобы поддержать друзей. Так, в письме Келти Кропоткин искренне огорчается болезни друга, советует ему не сидеть на сквозняке и не переутомляться в работе. «Жаль, что меня нет в Лондоне. Я бы зашел к вам и скрасил ваше одиночество разговорами обо всем на свете»[903].
* * *
А между тем во Франции и за рубежом набирала обороты кампания за освобождение Кропоткина и других приговоренных. Петицию в поддержку Петра Алексеевича с призывом выпустить из заключения выдающегося ученого и дать ему возможность и далее плодотворно трудиться на благо человечества подписали многие видные деятели науки, литературы и искусства. Среди них были пятнадцать профессоров университетов Кембриджа, Лондона, Эдинбурга и Сент-Эндрюса, преподаватели Оксфорда, члены руководства Британского музея и Королевской горной школы, секретарь Британского географического общества, редакторы «Британской энциклопедии» и девяти крупных газет и журналов, а также ряд писателей, юристов и ученых. Под петицией стояли имена поэта и художника Уильяма Морриса (1834–1896), поэтов Алджернона Чарлза Суинберна (1837–1909) и Теодора Уоттс-Дантона (1832–1914), художника-прерафаэлита Эдварда Бёрн-Джонса (1833–1898), историка Лесли Стивена (1832–1904), естествоиспытателя и путешественника Генри Уолтера Бейтса (1825–1892), юриста и правоведа Фредерика Гаррисона (1831–1923), теолога и бывшего капеллана британской королевы Стопфорда Брука (1832–1916), художника Альфонса Легро (1837–1911), литературно-художественного критика Сидни Колвина (1845–1927), биологов Патрика Геддеса (1854–1932) и Альфреда Рассела Уоллеса (1823–1913), журналистов Джона Морли (1838–1923), Джеймса Рансимена (1852–1891) и Джозефа Коуэна. Эту петицию вручил министру юстиции Франции Виктор Гюго. Но просьба об освобождении Кропоткина натолкнулась на отказ властей[904].