Все дни процесса Софья Григорьевна была рядом с мужем, в зале суда. «Она находится в самом жалком состоянии, – сетовал Петр Алексеевич в письме к Джону Скотту Келти. – Все 12 дней она была на ногах, в удушающей жаре, по шесть часов каждый день, в небольшом пространстве, отведенном для публики, набитом, как бочка селедкой, – и все это только для того, чтобы обменяться со мной несколькими словами во время перерывов в заседании суда. Она побледнела от переживаний и очень исхудала, и я серьезно опасаюсь за ее здоровье. Эти мои страхи – самое худшее, что я ощущаю в одиночной камере… Если бы я был один, я мог бы считать заключение просто арктическим путешествием длиной в 3, 4 или 5 лет и вести себя соответственно»[891].

На суде Петр Алексеевич заявил судьям, что социальная революция близка: возможно, она произойдет в течение последующих пяти или десяти лет. Некоторые из его товарищей сочли это предсказание слишком пессимистическим!

Как бы блестяще ни защищались анархисты, какое бы впечатление ни производили их речи на публику и судей и какими бы беспомощными ни были потуги обвинителей, осуждение было предрешено. Суд вынес свой приговор: шестьдесят один обвиняемый был приговорен к тюремному заключению сроком от шести месяцев до пяти лет. Самые крупные приговоры получили Кропоткин, Готье, Бернар и Борда. Их присудили к пятилетнему заключению, уплате штрафа по тысяче франков, десятилетнему нахождению под надзором полиции и пятилетнему понижению в гражданских правах. Петр Алексеевич не стал подавать апелляцию.

Сразу же после вынесения приговора во Франции поднялся настоящий вал возмущения. Проводились митинги и демонстрации, в ходе которых ораторы клеймили несправедливость и произвол властей. У дома в Тононе, где жили Кропоткины, манифестанты стреляли в воздух в знак поддержки осужденного. Даже умеренные газеты высказывали им свои симпатии, а оппозиция в парламенте во главе с лидером радикалов и будущим премьер-министром Жоржем Клемансо требовала принятия закона об амнистии. Процесс придал существенный импульс французскому анархизму.

* * *

После вынесения приговора Петр Алексеевич оставался в Лионской тюрьме. «Здоровье мое не очень хорошее, – сообщал он Келти. – Десны совершенно опухли, из-за этого происходят отеки щек, и это вызывает расстройства в желудке. Я жду того времени, когда окажусь в лучших условиях и смогу отвлекаться от тюремной жизни какой-нибудь ручной работой, которая здесь невозможна»[892]. В письмах своему английскому другу и редактору Кропоткин признается, что волнуется лишь о жене и о том, будут ли в тюрьме условия для интеллектуального труда. Интересует его и возможность переписки: «Пишите мне время от времени; в одиночестве заключения я вдвойне радуюсь каждому слову»[893]. К «своей жизни – маленькой частице вселенной» – он относился по-философски спокойно[894].