В Лионской тюрьме у Кропоткина началась цинга, сопровождавшаяся постоянным расстройством желудка[895]. Весьма красноречиво о ее последствиях Кропоткин рассказал Екатерине Брешко-Брешковской в мае 1903 года:
– Почему у тебя ни одного зуба не осталось?
– Это Лионская тюрьма так меня угостила, я там все время болел цингою, жизнь была тяжелая, все страдали…[896]
Потом, уже в Лондоне, он хотел вставить себе челюсть. В первый раз сходил к стоматологу, надел восковые заготовки. Но одна незадача – дочка Саша начала дразнить[897]. Пришлось вернуть дантисту заготовки обратно. И только в 1900 году ему вставили челюсть…
Ну а пока ему пришлось даже отложить работу над научными статьями, дождавшись, пока здоровье улучшится. Но уже в феврале – марте 1883 года Кропоткин отправляет заметки и статьи для журнала
* * *
Софья Григорьевна добивалась перевода мужа в Париж, но власти распорядились иначе. В середине марта двадцать два узника, осужденных более чем на год тюрьмы, были отправлены отбывать приговор в центральный «дом заключения и исправления» в Клерво. Эта тюрьма разместилась в здании бывшего знаменитого средневекового аббатства монахов-цистерцианцев в Шампани, на востоке Франции. Заключенных вывезли в дорогу ночью и везли целый день «в маленьких клетках, на которые обыкновенно разделяются арестантские вагоны»[899]. По прибытии их временно разместили в маленьких, чистых, но очень холодных камерах-одиночках, дали горячую пищу и разрешили купить по полбутылки местного вина. Тюремное начальство было подчеркнуто вежливо с привезенными. На следующий день заключенных перевели в другие комнаты, причем при их выборе были учтены пожелания самого Петра Алексеевича и его товарищей.
Кропоткин считал тюрьму в Клерво «лучшей» в Европе, хотя, разумеется, разделявшей все принципиальные пороки тюремной системы как таковой. Старинное аббатство, окруженное внешней стеной, раскинулось в живописной местности, в окружении фруктовых садов и хлебных полей. В Клерво содержалось в общей сложности тысяча шестьсот заключенных; они занимались изготовлением кроватей, картинных рам, зеркал, обуви, изделий из тканей и перламутра, возделывали пшеницу и овес, выращивали овощи.
Кропоткину и его товарищам отвели четыре комнаты в корпусе, где некогда жил настоятель монастыря, а теперь размещался госпиталь: три крупные и одну поменьше для Петра Алексеевича и Готье. Окна выходили в небольшой сад, и из них открывался красивый вид на окрестности. В этом саду арестанты могли играть в кегли и мяч. Вдоль стены они разбили огород площадью в восемьдесят квадратных метров и выращивали салат, редис и цветы, занимались переплетным делом. Анархисты учили иностранные языки и читали друг другу лекции. Петр Алексеевич вел курсы по космографии, геометрии и физике. Им разрешили носить гражданскую, а не тюремную одежду и курить, покупать у торговцев еду и вино. От принудительных работ их освободили, чтобы не помещать вместе с уголовниками, чье положение было намного тяжелее. Впрочем, с этими последними иногда приходилось сталкиваться и разговаривать в тюремной аптеке, которая располагалась в том же здании, под камерами, обмениваться записками, делиться табаком или передавать просьбу на волю. В свою очередь, анархистам передавали газеты с интересующими их материалами, перебрасывая вместе с завернутым в них камнем[900].