Петр Алексеевич лишь частично сознавал необходимость такой «построительной» деятельности. Только трагедия Великой Российской революции побудила его в 1919 году сделать примечание в переиздании «Хлеба и воли»: «Теперь, когда мы видим из опыта, как трудно бывает "создавать", заранее не обдумавши весьма тщательно на основании изучения общественной жизни, что и как мы хотим создать», следует пересмотреть прежнюю формулу «разрушая, мы будем создавать» и сказать: «создавая, разрушу»…[1131]

* * *

От выявления, биологического и социального обоснования тенденций развития человеческого общества к свободе и солидарности на протяжении его истории, от беспощадной критики авторитарных и властнических начал в жизни человечества – к анализу путей революционного разрешения накопившихся гибельных противоречий и облика нового вольного и гармоничного мира будущего. Такова была грандиозная панорама «научного анархизма», которую нарисовал анархист Кропоткин, опираясь на свои широкие, поистине энциклопедические знания. Это построение оказалось настолько огромным, что превратило Петра Алексеевича в ведущего и бесспорного теоретика анархизма в мировом масштабе. Он им остается и поныне, век спустя после его кончины, несмотря на все высказанные с тех пор возражения и сомнения, несмотря даже на некоторую непоследовательность или даже внутреннюю противоречивость его умозаключений и прогнозов.

При жизни мыслителя – по крайней мере, вплоть до начала Первой мировой войны – мало кто из анархистов отваживался открыто полемизировать с его учением. Как замечал в этой связи Макс Неттлау, идеи Кропоткина в те годы «редко осуждались, редко подвергались сомнению»: «многим мнения Кропоткина казались не подлежащими сомнению истинами, а другим представлялось нежелательным поднимать вопросы, чтобы не ослабить огромное влияние, которое оказывали личность, талант и преданность его своему делу»[1132]. Пусть позднее тот же Неттлау, как и некоторые другие анархисты и синдикалисты, критиковали децентрализаторские социально-экономические предложения Петра Алексеевича как устаревший и ретроградный «локализм», склоняясь вместо этого к принятию фактически марксистских рецептов насчет прогрессивности и пользы дальнейшей индустриальной централизации и углубления разделения труда.

Пусть кое-кто из анархистов 1920-х и 1930-х годов призывал вернуться от анархистского коммунизма к принципу распределения «по труду», считая, что он более соответствует склонностям современного человека. Пусть многие, как Малатеста, поставили под сомнение – возможно, справедливое – саму возможность научного обоснования анархизма, заявляя, что там, где речь идет об этике и свободе, нечего делать «позитивной» науке, имеющей дело исключительно с «данностью» в рамках «того, что есть», а не с «тем, что может быть». Пусть наконец ХХ столетие принесло не расширение свободы и солидарности, как прогнозировал Кропоткин, а углубление атомизации человеческого общества, усиление отчуждения и несвободы личности. Все так. Но, несмотря на все это, гениальные прозрения и выводы мыслителя-анархиста оказываются удивительно созвучны нашему мучительному времени, которое бьется в тисках кризисов и проблем, подчас кажущихся неразрешимыми. Биология, экология, альтернативные социальные и экономические теории, идеи общественной самоорганизации и самоуправления – все эти и многие другие отрасли сегодня нередко как бы возвращаются к тому, что было когда-то сформулировано Кропоткиным. Он – наш современник. И неудивительно, что его идеи, его анархистский коммунизм до сих пор остаются основой взглядов большинства анархистов в сегодняшнем мире!