В Париже прошли неформальные встречи с русскими анархистами-эмигрантами. Одну из них описывает в своих мемуарах Книжник-Ветров. По просьбе одного из анархистов Кропоткин попытался ответить на вопрос: «Что надо делать в России?» Говоря о терроре, Петр Алексеевич раскритиковал сторонников «безмотивного террора», получившего значительное распространение среди анархистов. «Безмотивники» полагали, что имеют право в пропагандистских целях убивать любого представителя «эксплуататоров»: чиновника, капиталиста, помещика[1375]. Точно так же он выступил против экспроприаций. И что вместо этого? А вместо этого – организация рабочих в профсоюзах, «захватывающих в один прекрасный день путем всеобщей стачки все фабрики и заводы». А потом? А потом профсоюзы заключат свободный договор, объединятся в коммуну в каждом регионе и будут создавать Коммунизм и Анархию…[1376]

Началась дискуссия… Некий очень молодой и «задорный» анархист, известный по кличке Македонец, начал «прямо грубо» кричать, что все это годится для «кабинетных революционеров», «могущих ждать десятки лет». Кропоткин «очень мягко» возражал. Нашлись и сторонники. Некий московский студент в конце дискуссии восторженно сказал Петру Алексеевичу, что «уходит от него убежденным синдикалистом» и отныне будет пропагандировать эти идеи в России[1377].

Кропоткин обсуждал с ними и вопрос об участии в профсоюзном движении и Советах рабочих депутатов. Он допускал вступление анархистов в Советы. Но лишь если те остаются органами рабочей самоорганизации и борьбы, а не превращаются в орудие партий или органы власти[1378]. Предлагая анархистам учитывать влияние рабочего самоуправления, он поддержал участие петербургских «хлебовольцев» в Совете: «Из случайно попавшего мне номера „Руси“ я узнал, что анар[хисты]-ком[мунисты] в П[е]т[ер]б[урге] вступили в Союз Раб[очих] Делегатов… Я думаю, они совершенно правы. ‹…› Я бы лично не вступил; но другим бы, я думаю, советовал вступить»[1379].

В Париже Петру Алексеевичу снова стало хуже. Он страдает от ревматизма, сильно болят глаза. Несколько дней Кропоткин был вынужден провести в постели. Он еще успевает повидаться с приехавшим в столицу Франции Гильомом[1380]. 4 октября 1905 года Кропоткин покидает Париж и возвращается в Англию, там уже его ждут письма из России. А вскоре до Британии доходят известия о грандиозной Октябрьской всеобщей стачке и царском манифесте 17 октября с обещаниями реформ, всеобщей амнистии, политических свобод и созыва Государственной думы. Начало стачке положили рабочие типографии Сытина в Москве, 19 сентября (2 октября) остановившие работу. К ним присоединились еще пятьдесят типографий, затем железнодорожники. К 15 (28) октября в Москве бастовали уже сто тысяч рабочих. К концу октября стачка охватила уже всю Россию. Бастовали два миллиона человек! Из них один миллион фабрично-заводских и семьсот пятьдесят тысяч железнодорожных рабочих. Прекратили работу почта, телеграф, городской транспорт, банки, учебные заведения. Во многих городах бастовавшими руководили Советы рабочих депутатов, а в некоторых они фактически взяли власть в свои руки, сформировав вооруженные отряды из рабочих.