Михаил Федорович подбежал к ограде. «И – о диво! – перед нами то же лицо, та же милая сердечная улыбка, тот же человек, правда, постаревший и пополневший, но суть-то, душа, бодрость, чисто братское отношение остались те же»[1466]. Они еще неоднократно встречались в Лондоне, беседовали, вспоминали свои «дела давно минувших дней» и, наверное, говорили о делах нынешних.

* * *

А как обстояли эти дела? Волны Российской революции 1905–1907 годов схлынули, но победа самодержавия оказалась пирровой. И Петр Алексеевич хорошо понимал это. Даже потерпевшая поражение, революция оставила глубочайший след в российском обществе. «Новая Россия народилась за эти три или четыре года, Россия, вкусившая свободы, и никогда она не вернется в прежнее старое ярмо, – пишет он 25 апреля 1909 года женевскому анархисту Луиджи Бертони (1872–1947), издателю журнала Il Risveglio / Le Réveil. – Все кажется спокойно, но теперь уже не в среде интеллигенции, а на заводах и в деревнях растет дух возмущения. Этот дух они не истребят расстрелами и виселицей. Кровью, которую они проливают, они только подготовляют реки крови»[1467].

В стране появилось настоящее анархистское движение – пусть еще делающее первые шаги, пусть изнемогавшее под ударами репрессий, пусть раздираемое разногласиями и противоречиями. Главное – оно уже было, и это не могло не внушать надежды после трех десятилетий глухой эмиграции. Уже сотни тысяч, если не миллионы, россиян ознакомились с анархистскими идеями. А ведь прежде на анархическую социальную революцию в России рассчитывать, увы, не приходилось: не только из-за засилья реакции, но и потому, что в общественном движении полностью преобладали либералы или социалисты-государственники. «Партия нашла наконец самою себя! Теперь я спокоен, – писал Петр Алексеевич Гильому в декабре 1906 года. – Настоящая анархистическая партия, в серьезном смысле слова, находится в процессе окончательного образования в России. Были посажены здоровые ростки»[1468].

Тем не менее оказывать помощь и поддержку этому движению Кропоткину по-прежнему приходилось из-за рубежа. «В России я не был, – рассказывал он в письме немецкому исследователю анархизма Паулю Эльцбахеру. – Мы дважды собирались туда и даже уложили вещи – в декабре 1905 и в мае 1906. Но дважды возобновлялась реакция, ярость которой трудно представить, находясь за границей. Арест, смерть – все это во время революции второстепенно. Но я, будучи анархистом, не смог бы там ничего сделать; а оставаться безучастным зрителем этой бойни я тоже не мог бы»[1469]. В марте 1907 года он все еще думал о возможности поехать на родину, но после третьеиюньского переворота эти задумки окончательно ушли в область невозможного.