На все эти сбивчивые предположения можно было ответить лишь просьбой дать хотя бы самый короткий срок, чтобы подумать, и замечанием, что высказанные графом пожелания стоят в противоречии одно с другими. Если не останавливать подготовительных действий к выборам и произвести их в назначенный уже для того срок, то нельзя менять оснований избирательной системы, а можно лишь прилить в нее новые разряды избирателей, расширив избирательные списки и сократив исключения. Если же изменять самые основания избирательной системы, то это потребует много времени, все произведенные уже действия по составлению и опубликованию избирательных списков придется отменить и начинать все с начала, а следовательно, отложить созыв Думы надолго. Это было очевидно и бесспорно.

После долгих разговоров решили, что я на следующий день набросаю проект расширения круга избирателей без нарушения установленной системы, и тогда граф по ознакомлении примет окончательное решение.

Вышел я от графа в довольно удрученном настроении. В голове его был хаос, множество порывов, желание всем угодить и никакого определенного плана действий. Вообще вся его личность производила впечатление, невязавшееся с его репутацией. Может быть, в финансовой сфере, где он чувствовал почву под ногами, он и был на высоте, но в делах политики и управления производил скорее впечатление авантюриста, чем государственного деятеля, знающего, чего он хочет и что можно сделать. Вдобавок он, по-видимому, имел недостаточно ясное представление и о социальном строе империи, и о лицах, которые присваивали себе наименование «представителей общественности», и даже об административном механизме в провинции.

<…> Утром я набросал проект дополнений к избирательному закону, которыми чисто механически, без нарушения его довольно сложной системы, вводились новые разряды избирателей и создавалась отдельная рабочая курия, параллельная с остальными. В средине дня пришел В. Д. Кузьмин-Караваев с запискою от Витте следующего содержания: «Посылаю к Вам К.-Караваева, он может дать полезный совет». Познакомившись с составленным наброском, Кузьмин-Караваев сказал (в то время пожелания общественности были довольно скромны), что он должен всех удовлетворить. После Караваева пришел от графа же Д. Н. Шипов, которого я тоже ознакомил с предположениями об изменении закона. Этот высокопочтенный и обычно очень рассудительный человек был, видимо, всем случившимся выбит из колеи. Он долго и туманно доказывал, что, в сущности, является сторонником самодержавия, но понимает его как явление нравственного, а не формально-юридического порядка, противного, по его мнению, русской народной идее царя-самодержца и русскому миропониманию. К назревающим переменам он относится отрицательно, но, по некоторым соображениям, не высказывает своих взглядов открыто. Он долго и довольно неясно излагал свою не то славя-нофильскую[209], не то прусско-юнкерскую (der König absolut, wenn er unser<е>n Willen tut[210]) точку зрения, видимо, не вполне им продуманную. Он оставил какое-то странное впечатление. Одно было очевидно – что он совершенно растерялся.