Витте не оспаривал моих соображений, и, кроме того, было заметно, что он значительно разочаровался в остальных кандидатах, предъявлявших разнообразные условия и высказывавших взгляды, доказывавшие, что они не ясно сознают или не хотят надлежаще оценить положение правительства и предстоящие ему затруднения.

Уходя, я указал графу Витте на Столыпина как на такого кандидата, при котором Дурново, может быть, согласился бы остаться товарищем, заведующим полицией. Витте склонялся к мысли пригласить Столыпина для переговоров, и мы тут же заготовили телеграмму в Саратов, но, как я после узнал, она не была послана.

При расставании Витте опять взял с меня слово быть наготове принять любую должность при образовании так называемого «делового» министерства. <…>

На третий день утром, т. е. 28 октября, Витте вновь пригласил [меня] к себе и сообщил, что назначение Петра Николаевича Дурново министром внутренних дел состоялось, что остальные министерские посты заменяются надежными лицами делового типа, вполне сочувствующими проведению в жизнь начал, намеченных манифестом, и что Петр Николаевич поставлен в известность о том, что товарищами его будут назначены Э. А. Ватаци и я. При этом С. Ю. как-то подозрительно и недоверчиво посмотрел на меня: «Надеюсь, что вы не забыли данного слова?» Я рассеял его подозрения, пояснив, что слова своего назад не беру, но что мне не нравится форма, в которой состоится мое вступление в министерство. В моем лице навязывается министру товарищ, которого он, может быть, не желает иметь. Я считал бы более удобным принять должность на основании приглашения, полученного от самого министра или, по крайней мере, переданного мне от его имени. Витте махнул рукой и сказал: «Какой вы дипломат! Я еще третьего дня заметил в вас эту черту. Ну, проявите свои дипломатические способности, повидайтесь с Петром Николаевичем и дайте ему возможность самому вас просить».

Я так и поступил, отправившись в тот же вечер на Большую Морскую и далее через площадь вдоль канала, именуемого, кажется, Мойкой, в дом, отведенный министру внутренних дел. В том же кабинете, где 15 лет тому назад я впервые познакомился с В. К. Плеве, бывшим в то время товарищем министра, меня теперь принял П. Н. Дурново, не успевший еще перебраться в верхний этаж, в министерскую квартиру. Первое мгновенье мы оба чувствовали себя как-то неловко. Я заговорил первый, сказав, что я на днях приехал из Москвы по вызову графа Витте для участия в его переговорах с различными общественными деятелями, в числе которых я имел много знакомых, и что теперь, когда все переговоры кончились и новый кабинет составился, я пользуюсь случаем перед отъездом пожелать вновь назначенному министру внутренних дел успеха в предстоящей ему трудной деятельности. Дурново меня поблагодарил и тотчас же спросил прямо и просто: «Здесь все время ходили слухи о вашем назначении, почему же оно не состоялось?» Я ответил, что приписываю этот странный проект временной аберрации ума С. Ю., который лично меня не знал, а основывался на отзывах и советах, исходивших от различных общественных деятелей, что я прошу П. Н. не считать меня столь самоуверенным и безрассудным, чтобы я по своей охоте взялся за дело, которого не знаю; добавил, что комбинация, продержавшаяся в уме Витте очень недолго, о возможности соединить на одном деле Трепова и меня – первого для активной работы, а второго в виде ширмы или вывески, – сразу показалась мне фантастической. Сказав это, я поднялся с места, собираясь распроститься, но П. Н. удержал меня и заговорил совершенно иным тоном, видимо избавившись от какой-то неприятной, заботившей его мысли. С довольным видом и как бы предлагая своему собеседнику прекратить всякие дипломатические уловки, он сказал: «Я вижу, что вы умный человек, впрочем, я и раньше это думал, судя по вашей деятельности в Кишиневе. Поговоримте откровенно. В чем меня обвиняют все эти белоручки и любители громких фраз?»