Сергей Юльевич предлагал ему быть министром народного просвещения. Евгений Николаевич во время разговора задумчиво раскачивал ногой, держа ее руками на такой высоте, что виден был весь носок и часть белья; он не отказывался прямо, но, видимо, в чем-то сомневался и наконец сказал, что его затрудняет вопрос о независимости Польши. На удивленный вопрос Витте последовало также задумчиво и как-то лениво данное объяснение, заключающееся в том, что Евгений Николаевич когда-то в Киеве или Варшаве высказал по поводу Польши мнение, на котором, может быть, и неуместно теперь настаивать, но которое может поставить его в ложное положение, если он будет министром народного просвещения. Можно догадываться, что вопрос касался учебных заведений, преподавания и прав поляков, но самая суть аргументации Трубецкого осталась у него в голове; он говорил как будто сам с собой, а не с нами. Когда мы вечером снова встретились у Витте и Трубецкой, в тоне извинения, начал говорить о своем затруднении, Витте быстро прервал его, сказав: «Вы это о министерстве? Не трудитесь, я вас больше не буду просить. Я вас разобрал: вы – Гамлет, а не министр. Давайте думать вместе, кого бы нам взять?» Поздно вечером, когда наконец все ушли и приглашение общественных деятелей на министерские места приходилось признать сорванным, Витте разразился упреками по их адресу: «Вот так реальные политики! Думают только о себе, как бы не забрызгаться! Я все силы употребил, чтобы достигнуть соглашения!» – и т. п.

Я хотел уходить, но он меня задержал и, походив немного по комнате, спросил, глядя на меня в упор, чувствую ли я себя в силах принять министерство внутренних дел? Я отвечал, что обстоятельства так сложились, что в успехе я сомневаюсь. Я недостаточно известен царю, который видел меня три раза в жизни, мимоходом, я не могу иметь его доверия и влиять на него. Сношения с великим князем Николаем Николаевичем по охране порядка войсками не могут привести к единению гражданской власти с военной; по крайней мере, у меня нет ни малейшего доверия к способностям великого князя и готовности его установить нормальные отношения с министерством. В высших государственных учреждениях меня никто не знает, вряд ли я буду пользоваться авторитетом среди старых сановников. В министерстве много лиц, с которыми мне служить трудно, а настаивать на их увольнении неприятно, а может быть, и невозможно. Достаточно ясного сознания в необходимости перемены политики и внесения в законодательство и управление новых принципов и приемов у большинства из них ожидать нельзя. До Думы еще далеко, и вряд ли я смог бы удержаться до созыва народных представителей, от которых я мог бы ожидать здравой критики, а может быть, и поддержки. Теперь же критика будет темная, в слухах, в сплетнях и ложных сведениях, а поддержки искать негде. В результате я пробыл бы в министерстве короткий срок и ничего путного не мог бы совершить.