20 мая Черчилль написал Рузвельту: «Если наше правительство будет свергнуто и другие политики придут к власти, единственным препятствием между вами и Германией будет британский флот».

Неправильно было бы думать, что Черчилль стоял в героическом меньшинстве. Английский народ все более воспринимал Черчилля как выразителя национальной точки зрения. Дальтон пишет в эти дни (обсуждая слова Черчилля “мы должны исключить для себя переговоры и продолжать сражаться”): “Это человек, единственный человек, которого мы имеем в эти дни”. И наверно неправда думать, что Черчилль стоял только в героической позе. Колвил встречал его 17 мая в аэропорту по возвращении из Парижа, где он вел переговоры с французским правительством: «Уинстон полон боевой энергии, он расцветает в кризисе». Но уже 21 мая: «Я никогда не видел Уинстона в такой депрессии…» Однажды он исчез на целый день в Чартвеле и сидел весь день молча над прудом, подкармливая своих черных лебедей. Но это был лишь эпизод, страна видела человека, полного решимости. И он был прирожденным лидером, власть его не тяготила, она поднимала его. Он любил власть, ему нравилось определять направление событий.

Стремясь предотвратить выступление Италии в войну на стороне Германии, Черчилль написал 16 мая 1940 г. письмо Муссолини. В нем он вспоминал их встречу в 1927 г. и задавал вопрос: «Не следует ли остановить реку крови, текущую между британским и итальянским народами? Я никогда не был врагом Италии. В то же время, что бы ни случилось на континенте, Англия пойдет до конца и нам все в большей степени будут помогать Соединенные Штаты». Черчилль призывал Муссолини не начинать действий против Франции. Ответ поступил 18 мая и его единственным достоинством была откровенность: «Не уходя слишком далеко в историю, я напомню вам об инициативе, предпринятой а 1935 г. вашим правительством, чтобы организовать в Женеве санкции против Италии, когда она пыталась найти для себя небольшое место под африканским солнцем. Именно честь, заставляющая следовать данному слову, привела ваше правительство к решению объявить войну Германии. То же чувство уважения к итало-германскому договору руководит итальянской политикой». С этого момента Черчиллю стало ясно, что Муссолини непременно вступит в войну.

Уже через несколько дней Черчилль слушал выступление по радио Рузвельта, посвященное вступлению в войну Италии: «Рука, которая держала кинжал, нанесла удар в спину своего соседа». Ночью этого дня Черчилль написал Рузвельту: «Мы все слушали ваши слова и они укрепили нашу решимость. Обещание материальной помощи Соединенных Штатов, которая будет сказана союзникам в их борьбе, воодушевляет нас в этой черный, но не безнадежный час».