Гарри Гопкинсу Черчилль позднее говорил, что Оран был «поворотным пунктом в нашей судьбе, он показал миру серьезность наших намерений». Что бы ни говорила германская пропаганда, убитые в Мерс-эль-Кебире французские матросы были абсолютно недвусмысленным показателем британской решимости.

Пройдет время, и историки в другие, более комфортабельные времена начнут задавать вопрос, прав ли был Черчилль в своем абсолютном неприятии компромисса с Германией? Британия сохранила бы свою экономику, свои ресурсы, сдержала бы сепаратизм доминионов. Главное, она не позволила бы России и Америке встать сверхдержавами над опустившейся Европой. Этот тезис не учитывает главенствовавшего в английском народе настроения, того духа «старой доброй Англии», который противился сдаче побежденному противнику. Если бы Черчилль обратился к нехарактерному для себя макиавеллизму и постарался найти модус вывенди с Гитлером, он погиб бы как политик в собственной стране. Сила Черчилля заключалась в том, что он с необыкновенным талантом выразил то, за что стояло население Британских островов.

Наступило самое тяжелое для Британии время, она оставалась одна перед победоносной Германией, завоевавшей всю Центральную и Западную Европу. Весь мир задавался вопросом, будет ли Англия продолжать борьбу, хватит ли у нее мужества. Черчилль ответил на этот вопрос, выступая перед парламентом 4 июля. «Мы пойдем до конца, мы будем сражаться во Франции, мы будем сражаться на морях и океанах, мы будем сражаться с растущей уверенностью и растущей силой в воздухе, мы будем защищать наш остров, чего бы это нам ни стоило, мы будем сражаться на пляжах, мы будем сражаться на местах высадки, мы будем сражаться в полях, на улицах, мы будем сражаться на холмах, мы никогда не сдадимся. И, если даже, во что я ни на секунду не поверю, это остров, или его часть попадет в руки врага, тогда наша империя за морями, вооруженная и охраняемая британским флотом, будет продолжать борьбу до тех пор, пока новый мир со всей его мощью и силой не выступит ради спасения и освобождения старого».

Справедливо будет сказать, что эта речь будет жить до тех пор , пока будет существовать английский язык. Это было ясно уже многим современникам. Никольсон считал ее “лучшим, из слышанного мной”. Дальтон нашел ее “величественной, мрачной и исполненной решимости”. И даже известный своим критицизмом член палаты общин Рейт сказал, что хотел бы быть автором этой речи. Ее транслировали по Би-би-си в исполнении диктора. Спиэрс во Франции пришел к заключению, что данная речь утвердила Черчилля в роли “высшего лидера, который дал каждому из нас импульс, которого мы долго ждали”, он дал английскому народу “ключевое слово, значение которого только мы можем оценить, оно связало нас внутренним взаимопониманием”. Вита Сэквил-Вест написала своему мужу Гарольду Никольсону, что эти слова “заставляют трепетать (не от страха) людей… Этот огромный массив мощи и решимости – как огромная крепость”. Черчилль говорил стране, что она не выстоит лишь в случае утери решимости. Как во времена Армады, наполеоновских войн, битв при Кресси и Азенкуре страна должна обратиться к лучшему в себе. Пусть она скажет миру, что не будет первым поколением британцев, согласных быть рабами. Физически у Британии не было шансов совладать с целым континентом, но правое дело должно возобладать -это и было послание Черчилля своему народу, призыв к лучшем и гордому в их душах.